комиссар Соловьёв[Позже, по доносу первого секретаря Ленинградского обкома КПСС, комиссар милиции 2- го ранга (генерал-лейтенант) Соловьёв был снят с должности и отправлен «на пенсию» за то, что он — член партии! — исполнил последнюю волю своей старой, набожной матери и похоронил её, согласно православному обычаю — после причастия и отпевания в церкви. А ленинградскую милицию возглавил секретарь одного из райкомов партии с довольно редкой для партийного функционера фамилией Кокушкин.].
Он несколько раз приходил в себя и снова впадал в забытье. Но чувство самосохранения вновь пересиливало остаточное действие наркоза, буквально вырывая его из ласковых объятий сна и возвращая к грустным объективным реалиям.
Болело всё, что «умело» болеть: чугунная голова разламывалась, в висках стучало, барабанные перепонки, казалось, вот-вот лопнут. Дышалось с невероятным трудом — каждый вдох и выдох попросту бил в грудь и, пересчитав все рёбра, отдавал каутирующим ударом под левую лопатку.
Однако всё это было «ничем» в сравнении с главной, мучительной, выворачивающей наизнанку болью — осознанием того, кому обязан он своим нынешним «воскрешением»! Его могли резать уже без всякого наркоза после того, как он услышал её голос. А она… Она не узнала его — ни там, в операционной, ни здесь, когда заглянула проведать пациента перед уходом домой, а «пациент» этот, притворясь спящим, изо всех сил старался не моргнуть. Хотя, он, наверное, и сам не узнал бы себя теперешнего, доведись ему взглянуть в зеркало.
«Всё!» — приказал он себе, мобилизуя волю и концентрируясь — совсем, как на ринге. Он твёрдо решил не замечать боли и следовать своему старому доброму правилу: «попытаться получить удовольствие, не расслабляясь».
В конце концов, всё не так плохо! Он ведь запросто мог лежать сейчас не здесь, в этом самом БИТе (идиотское название, придуманное для кроватки, завешенной простынями!), а несколькими этажами ниже — в более прохладном помещении с ещё более противным названием. Интересно, если БИТ — это «бокс интенсивной терапии», то как расшифровывается МОРГ? «Место освидетельствования и распределения гробов»? Не смешно.
«Итак, мозги включены, прикинем, что почём.
“Насекомыш“, понятно, не успокоится, пока не убедится в окончательном и бесповоротном переходе моём
Глава 25
Ознакомившись со сводкой, комиссар Соловьёв вызвал к себе начальника Петроградского райотдела подполковника Бокия.
— Надо полагать, догадываетесь, по какому поводу я вас пригласил?
Обращение на «вы» ничего хорошего не предвещало.
— Так точно. Я как раз был там на месте, в больнице, товарищ комиссар, когда мне сообщили…
— Так я тебя от дел оторвал? Извини, пожалуйста, джигит. И что ты «там на месте» делал? Смотрел вторую серию американского боевика?
Бокия незаметно вздохнул и расстегнул молнию своей кожаной папки.
— Установить личность… вчерашнего ночного пострадавшего не удалось, товарищ комиссар. После операции его поместили в отделение интенсивной терапии. Состояние было оценено как тяжёлое, и дознавателя — старшего лейтенанта Морева — медики к нему на тот момент не пустили. Дежурный хирург Кривошеина, делавшая операцию, перед утренней летучкой, около восьми часов зашла к больному. Он ещё не отошёл от наркоза…
— Кривошеина? — перебил Соловьёв.
— Так точно, товарищ комиссар. Жена майора Кривошеина работает в Институте скорой помощи имени Джанелидзе.
Грузин-подполковник с видимым удовольствием произнёс название больницы.
— Хорошо, — комиссар усмехнулся про себя. — Продолжайте.
— По словам медсестры отделения Петрицкой, больной окончательно пришёл в себя около семнадцати часов и попросился в туалет. Она сказала, что ему нельзя вставать и предложила «утку». Он отказался, а когда она попыталась настоять на своём, пригрозил, что всё равно встанет, если та не привезёт каталку…
— Консистенция его мочи меня не особо интересует, — вновь перебил Соловьёв. — Так что, эти подробности можно опустить. Давай — больше по существу.
— А по существу, товарищ комиссар, — внешне невозмутимо продолжил грузин, — именно после того, как ей пришлось уступить, и случилось неожиданное…
— Что, он не утерпел и обделался?
— Никак нет, — по-прежнему спокойно ответил Бокия, не замечая генеральского сарказма. — Пока она ходила за креслом-каталкой, больной поднялся и сумел доковылять до её стола. Вернувшись с креслом, Петрицкая застала его там разговаривающим по телефону. Медсестре он сказал, что позвонил жене, поскольку та находилась в полном неведении, что с ним и где он. А так сейчас подъедет, хоть паспорт подвезёт.
— Почему Петрицкая не позвонила сразу нам?
— Пока она его отвезла, пока вернулась… Говорит, что сразу потребовалась срочная помощь двум другим тяжёлым больным — этот ведь у неё не единственный был. Ну и закрутилась. А когда спохватилась — время уже за семь вечера перевалило. Она ограничилась записью в книгу дежурств о нарушении больным режима.
— Хороша медсестричка. Ладно, с нею потом разберёмся. Дальше!
— Он упросил Петрицкую кресло-каталку пока далеко не увозить: ей, мол, работать надо, что ж он её каждый раз, как ему приспичит, за креслом гонять будет…
— Надо полагать, на каталке он и «уехал»?
— Так точно. Во время очередной «нужды» свернул не к туалету, а к лифту и спустился на травматологическое отделение, где в это время всегда много посетителей. Там его, по всей видимости, уже ждали.
— Что значит «ждали», Шалва? Как можно незаметно войти в больницу и выйти из неё, да ещё прихватив больного в тяжёлом состоянии и в кресле-каталке?
— И войти и выйти там несложно, товарищ комиссар, через запасный выход. И редкий больной не пользовался им для встречи с родственниками, особенно зимой, во время карантина. А кресло вместе с больничным бельём было оставлено как раз на площадке запасного выхода. Внизу, очевидно, ожидала машина.
— Ещё интереснее! Через несколько часов после операции больной, на котором живого места нет, с которым даже сотруднику милиции не дают побеседовать и который, по заключению врачей, вообще на ладан дышит, переодевшись, спокойно уходит на своих двоих?! Я уже не говорю о том, что подобный уход нуждается в предварительной подготовке. Прямо — весенняя сказка!
— Что касается, его физического состояния, товарищ комиссар, тут мне трудно судить. Но факт остаётся фактом. Не верить медикам нет оснований. Они сами — и хирург Кривошеина, и травматолог Шпейзман — в таком же недоумении. Однако утверждают при этом, что без дальнейшей квалифицированной медицинской помощи и соответствующих лекарств он обойтись не сможет. А для подготовки этого бегства его сообщникам вполне хватило трёх часов. Тем более что у них, как показали дальнейшие события, были все основания торопиться.
