Как явь, что дана и творима тобою.
На страстном ветру и в душевном тепле,
Доверившись небу, будь верен земле
На Божьей ладони.
Никто больше не произнес ни слова. Турм нетерпеливо бил копытом, рвался вперед. Артур поднял жену на коня, усадил впереди себя. Заскрипели колеса фургончика. Зашуршал песок. Покачиваясь на ухабах, фургончик покатился прочь. Остановившись на повороте, Плясунья, Артур, музыканты, Плут еще раз обернулись. Прощально запели скрипка и флейта.
Когда фургончик скрылся из глаз и затихла музыка, Король с королевой простились с семьей Оружейника.
— Не надолго, — пообещал Король. — Мелп предлагает заново вооружить охрану. А мне известен лучший мастер в городе. — Он улыбнулся.
И вот на опушке остались только Король, королева и Менестрель. Мелпа, несмотря на его протесты, отослали в город вместе с пятеркой стражников. Король подсадил Аннабел в седло. Своего коня повел в поводу. Менестрель шагал позади.
В сосновом лесу осень еще не чувствовалась. Лишь изредка сквозь густую хвою просвечивал желтый лист. Друзья шли вдоль ручья, бежавшего по песчаному руслу. Оказались на прогалине, где два с лишним года назад охотник встретился с принцессой. Дожди размыли мозаику, сохранились лишь несколько белых камешков, вдавленных в песок. Король нагнулся, выковырнул один и сунул в карман. С улыбкой перехватил взгляд Аннабел:
— На память.
На большом замшелом валуне у ручья сидела ворона. Она повернула голову, оглядела путников черными блестящими глазками. Когда люди подступили слишком близко, с усилием поднялась с камня и, хлопая крыльями, тяжело полетела прочь. Все трое проводили ее взглядами.
«Черная яшма, — подумала Аннабел, — черная яшма лучше всего передаст блеск глаз-бусинок… Для листьев, пронизанных солнцем, подойдет янтарь. Для хвои — малахит и нефрит».
Обойдя лежавший поперек дороги трухлявый березовый ствол и вывороченную с корнями сосну — хвоя ее порыжела, в яме у корней собралась черная вода, — друзья поднялись по залитому солнцем склону. Чуть колыхались папоротники, росшие вдоль тропы. Они только еще начали желтеть. Мхи оставались по- прежнему сочно-зелеными. Иногда среди мха, в траве, из-под палых листьев выглядывали шляпки грибов.
«Так и мы с Маргарет могли бы шагать рука об руку, — говорил себе Менестрель. — Не выстояли. А этим юнцам достало сил. Вовек им обязан: возвратили веру в счастливые концы. Полагаю, не мне одному. Певунья, подскажи песню об этом. Песню, которая возвратила бы зрение незрячим и слух — глухим».
Сосновый лес сменился еловым. Мрачные вековые исполины застыли в молчании, слегка покачивали седыми бородами лишайников. По веткам сновали белки, лущили шишки, вниз сыпалась золотисто- коричневая чешуя.
Король поглядывал на солнце, выбирая направление. «Верно ли, что королева Инир до сих пор бродит по лесам в обличье белой оленихи? Лес! Когда мой срок исполнится, прими меня — хоть птицей, хоть зверем, хоть малой травинкой. Лишь бы шум ветра в кронах слышать, лишь бы запах смолы вдыхать».
Мелькнули меж стволов серые тени. Король свистнул, тихо зазвенел голос Аннабел. Лесные братья откликнулись на зов, подступили ближе и вновь скрылись в чаще — верные провожатые.
И вновь Король, Аннабел и Менестрель сидели на ступенях заброшенного храма. Вьюнок, обвивавший колонны, сморщился, побурел. Росшие на крышах березки стряхивали вниз листья. Вся поверхность озера была в золотых пятнах. Солнце клонилось к закату. Длинные тени упали на воду. Ступени храма погрузились в тень, зато противоположный берег был залит солнцем.
— Спой на прощание, — попросила Аннабел.
Тихо и проникновенно зазвучал голос певца:
— Назавтра новый день придет,
И жизнь по-новому продлится,
То, что сегодня только снится,
Наверняка произойдет.
И по дороге на рассвет
Пойдем мы за своей судьбою
С тяжелой ношею — душою
И грузом окаянных лет.
А если я пойду один,
Мои быстрей устанут ноги,
Но буду на своей дороге
Себе я раб и господин.
Я до развилки добреду
По злым лесам, по черным кручам,
Когда закроют небо тучи,
Свой путь я ощупью найду.
Но ворон врет, и сердце мрет,
И серый камень не подскажет,
Та предо мной дорога ляжет,
Какая громче позовет.
А если не услышу зов,
Остановлюсь до знака-звука.
Звучи, любовь моя и мука,
Дорога братьев и отцов.
Я буду мерить жизнь свою
Дорогой этой, словно меркой.
Земля прохладна, небо меркнет —
Покой в аду, покой в раю.
И, через беды, я спою
То, что другие не допели,
И то, что мне ветра напели,
И песню новую, свою.
А если усмехнутся вслед —
Дорога, мол, ведет к могиле,
Ждет где-то смерть… Но вы забыли,
Моя дорога — на рассвет.
Нет и не будет ей конца,
Сольются с ней душа и песня,
Та, что звучит, та, что воскреснет
На струнах нового певца.
Менестрель обхватил колени. Певунья лежала рядом на ступенях. Пора было в путь, но он медлил, словно ждал сигнала неведомой струны.
Король вдруг вытянул руку, указывая на противоположный берег. В просвете между деревьями скользнуло что-то белое. Качнулись еловые лапы, раздвинулись ветви клена. Мелькнула гордая голова на грациозной шее, хлынул вниз золотой дождь кленовых листьев.
— Смотрите! — закричала Аннабел. — У нее корона на голове!
— Королева Инир, — выдохнул Король.
— Маргарет, — прошептал Менестрель.
Еще раз дрогнули ветви, и все затихло.
— Что ж, — Менестрель закинул за плечи лютню, — пора и мне в дорогу.
Они простились. Король с королевой, стоя рядом, смотрели, как певец уходит. Он шагал легко — к утру
