– Ты делаешь из этого слишком серьезные выводы, – покачала головой Палатина. – Возможно, это что- то значит, но не так много, как ты говоришь.
– Ты сделала бы то же самое? Глупый вопрос, потому что сделала бы. Если бы думала, что это принесет тебе информацию. Но скажи, из тех, кого ты встречала за пределами Фетии, многие бы так поступили?
– Немногие. Но ты ведь хочешь сравнить его с императором? С чего ты взял, что если бы Оросия вырастили как Катана, то он не стал бы точно так же мириться с этим испытанием?
– Человек, рожденный жестоким и высокомерным, таким и вырастет, где бы он ни жил. Как мелкие чиновники, цари своих собственных мирков, и такие же твердолобые, как любой император во дворце.
И это говорит Мауриз?
Палатина покачала головой, а Телеста нетерпеливо пошевелилась. Она сидела на первой тахте, рядом с Мауризом. Я слегка вздрогнул, когда порыв холодного ветра ворвался из окна в комнату. Меня удивляло, что окна не закрыты ставнями, но потом я сообразил, что снаружи, вероятно, есть охрана. Морпехи Мауриза или кто-то понадежнее. Вроде Теклы.
– Значит, ты не согласна? Оросий высокомерен не по натуре? – с некоторой неохотой спросила Телеста. Если она хотела перейти к истинной теме разговора, зачем продлевать спор?
– Император – другое дело, – ответила Палатина. – Он неукротим – никто не отдавал ему приказов лет десять, а то и больше. И кто на это решится, при его-то власти? Оросий ни за что на свете не стал бы играть роль слуги.
– Ты снова неправильно меня поняла. – Мауриз разговаривал с ней, как с ребенком. – Мы все знаем, что Оросий никогда, ни на одну секунду, не смирился бы с лакейской ролью, как сделал Катан. Но мы испытывали не Оросия. Я знаю о Катане ровно столько, сколько мне рассказали, поэтому я должен составить свое собственное мнение. Оно будет… решающим.
Я глубоко вдохнул, поняв, что в этом разговоре есть нюансы, которые я упускаю.
– Кажется, – очень нарочито заговорил я, в первый раз вступая в этот спор, – вы считаете меня орудием, Мауриз. Кем-то, кого вы нанимаете для выполнения работы. Смею предположить, что это требует моего согласия.
– Ты хочешь, чтобы я обращался с тобой, как с равным, – подхватил Мауриз, предвосхищая мои следующие слова.
– Да. Сегодня вы спасли мне жизнь, чтобы я вам помог. Это означает, что я у вас в долгу. И если необходимо, я останусь в этой маскировке, пока мы не договоримся об оплате. Но неужели так трудно обращаться со мной не как с орудием? Позволили бы вы себе такое обращение с настоящим слугой? В конце концов, сегодняшний слуга – это завтрашний президент. Это не тот случай?
Лицо Мауриза на минуту вытянулось, и я понял, что мой укол попал в цель. Большинство слуг в фетийских семьях были либо молодыми и начинающими карьеру, либо старыми и зарабатывающими деньги перед выходом на пенсию. Было время, когда путь наверх не был так доступен. Двести лет назад слуга Скартариса плел бы интриги, чтобы попасть в президенты клана, выдавая себя за исконного кланника.
– Сегодня ты замаскирован под слугу, – пожал плечами Мауриз. – Тебе небезопасно в этом городе, а вокруг полно шпионов. Ты бы предпочел, чтобы я провозгласил тебя почетным гостем?
– Я думаю, – очень осторожно сказала Равенна спустя минуту, – что вы хотели получить удовольствие при виде Тар'конантура в тунике слуги, моющего ваши полы. По сути, это месть императору и не имеет ничего общего с Катаном. – И после этих слов атмосфера в комнате неуловимо изменилась, разговор перешел на совершенно иной уровень.
Я увидел, что Телеста смотрит на Мауриза, и в ее зеленых глазах заметна настороженность. Она ждала его реакции. На сей раз молчание продлилось дольше, достаточно долго, чтобы услышать снаружи тихие крики ночной птицы – я не знал какой.
– Что заставляет тебя так думать? – спросил наконец Мауриз. Это был неудовлетворительный ответ, далеко не удовлетворительный.
– Расскажи нам, что конкретно вы хотите делать, – вмешалась Палатина. – Мы обещаем молчать.
Однако ответил не Мауриз, а Телеста, которая выглядела теперь сосредоточенной:
– В следующем месяце исполнится двадцать пять лет, как премьер Кавад объявил священную войну против Архипелага. Он предложил, от имени Рантаса, место в Раю всем тем, кто пойдет воевать. Это был Священный Поход, славное предприятие Веры. Все вы знаете, что случилось. Костры, разрушения, резня. Й пламя, пламя повсюду. В одних только центральных землях погибло больше ста пятидесяти тысяч человек. Столько всего прекрасного, невосполнимого погибло в том опустошении. Они разрушили девятнадцать городов, пока Архипелаг не сдался в Посейдонисе, чтобы спасти сам остров Калатар от разрушения. У апелагов не было ни вождей, ни флота, ни армий. Они звали на помощь, но помощь так и не пришла.
Телеста пересказывала все это, как историк, но не как ученый сухарь, сидящий затворником в залах Великих библиотек, а как человек, знающий, что такое жизнь. Знающий, что может чувствовать марионетка, и все-таки использующий ее только как марионетку. Ее голос звучал бледно после изумительной выразительности Мауриза, из-за которой трудно было не слушать его, даже несмотря на высокомерие этого фетийца. Но я тем не менее слушал.
– Единственная страна в мире, которая могла бы помочь, чей народ состоит в родстве с апелагами, не сделала ничего. Император Персей не ответил на их мольбы, сказав лишь, что он не может вмешиваться.
Сфера навязала Калатару религиозное правление, посадила фанатиков градоначальниками при иностранных авархах, дергающих их за ниточки. Экзарх Архипелага обладает на Архипелаге властью над жизнью и смертью, и даже внешние острова находятся под его непосредственным контролем. За прошедшие двадцать пять лет было несколько чисток, и репрессии все продолжаются и продолжаются.
Я уже некоторое время живу на Архипелаге, составляя хронику того, что остается от его истории, прежде чем снова опустится тьма. Апелаги всегда знали, что инквизиция придет, что они все еще слишком независимы по мнению Сферы. Инквизиция здесь, чтобы подавить апелагское сопротивление, чтобы сжечь всех еретиков до единого и снова сделать культ Рантаса верховным. И апелаги менее способны сопротивляться, чем в прошлый раз, теперь вообще нет никакого предводителя. Никого, кроме деспота- императора – человека, которого следовало утопить при рождении.
