через каких-нибудь десять минут. Что же он застал? Сундук был открыт, перед ним в смущении стоял юродивый с пачкой денег в руках; на полу валялся топор и сбитый замок.
— Что это?.. Ах ты, мерзавец!
Юродивый вздумал было войти в свою роль и выкинуть какой-то кунштюк, но свалился на пол под ударом здорового кулака.
— Ты грабить меня вздумал за мою хлеб-соль! Полицию позовите!
Юродивого связали и сдали по принадлежности. Петр Иваныч сейчас же отправился к своему другу, который ему рекомендовал такое хорошее, симпатическое средство для успеха в торговле.
— Ну, удружил!
— А что?
— Чуть было не обокрал меня твой хваленый юродивый! Подлец этакой!..
— И верить не хочу! Все это напраслина одна: тебе наврал кто-нибудь!
— Своими глазами видел.
— Не говори, Христа ради! Может, что-нибудь подобное было, а не то. Может, он так что-нибудь от юродства сделал.
— Украл просто.
— Полно врать! — сердито сказал Иван Петрович.
— Ну, так дурак же ты после этого!
— Я дурак?
— Да, ты!
— Тьфу!
Иван Петрович плюнул на жилет своего приятеля… Что после этого произошло, неизвестно; только Иван Петрович несколько дней не выходил да в городе ходили слухи, что два друга передрались и что Петр Иваныч весьма изрядно помял бока Ивану Петровичу.
Иван Петрович рассвирепел. Он не только не мог видеть своего врага, даже не мог произносить его имени. День и ночь Иван Петрович только и думал о том, как бы ответить своему недругу. Между тем, пришла осень. Последняя торговая операция Петра Иваныча имела такой блестящий успех, что о ней заговорили в городе, и дела его сразу не только поправились, но даже сделались лучше прежнего.
Иван Петрович скрежетал зубами. Враг его шел в гору. Зависть и жажда мести не оставляли его в покое. Как человек суеверный и не совсем разумный, да еще под влиянием ошеломившей его злобы, он остановился на симпатических средствах и решился при помощи каких-нибудь заклинаний и зелий, что называется, испортить Петра Иваныча.
«Тысяч не пожалею, — думал Иван Петрович, — изведу его, окаянного…»
Он знал из сказок, что многие колдуны превращают своих жертв в собак, кошек и других животных, и Ивану Петровичу крепко захотелось видеть своего врага в собачьей или кошачьей шкуре.
Послан был кучер за Кузьмой.
Финляндский уроженец не заставил себя дожидаться и явился перед Иваном Петровичем как лист перед травой…
— Есть у тебя ворожеи знакомые?
— Как не быть.
— Хорошие?
— Всякие есть.
— Мне надо такую, чтоб она могла… (Иван Петрович начал шептать что-то на ухо Кузьме.) Есть такая?
— Трудно такую найти.
— Найди, я денег не пожалею: двести, триста рублей отдам, только чтоб это так было, как я хочу.
— Знахари-то хорошие теперь почти все вывелись на Москве.
— Найди.
— Есть у меня один на примете: много сведущ, да не знаю, может ли и он это сделать.
— Вот тебе за хлопоты, — сказал Иван Петрович, подавая Кузьме красненькую бумажку. — Сделай для меня!..
Это время совпало с тем временем, когда Степан Кузьмич бродил в Москве без всякого дела и приискивал себе занятия. Наружность у него была мрачная, представительная, так что даже внушала страх некоторым московским барыням. Вообще он как нельзя больше подходил к роли такого знахаря, который может обращать людей в собак и кошек. Кузьма был немного знаком с ним, отыскал его и познакомился с ни ближе.
Иван Петрович начал чуть не каждый день посещать Степана Кузьмича, который с большим тактом исполнял роль знахаря и колдуна. Кузьме беспрестанно делали поручения — то достать волосы Петра Иваныча, то снять его след, и много перебрали денег и знахарь и комиссионер. Перебрали бы и больше, да Иван Петрович в один прекрасный день переселился к прадедам от кондрашки, которая хватила его именно в то время, когда он уже готовился узреть своего недруга в собачьей шкуре, сидящего на цепи около собственной подворотни.
Степан Кузьмич с этого и пошел в гору.
Зачем существуют в Москве бульвары
Берем смелость поставить этот нескромный вопрос, один из многих бродящих по Московским улицам. Москва опоясана бульварами — от них не только украшение, но и важная польза. Когда иностранцы, смотря на план Москвы, видят это зеленое кольцо, мы с гордостью им толкуем, что вот как у нас; что у нас и зимой и летом, кругом города, могут ходить и хворые и здоровые, и старцы и дети, промежду деревьев и не боясь наезда экипажей. Так мы толкуем иностранцам в чужих краях, амбиции ради, но у себя дома надобно говорить про дело как оно есть, уже не амбиции, а правды ради. Есть у нас бульвары, действительно есть, и дорожка в них проделана, и обсажены деревьями, и даже подряжены за хорошие деньги люди, обязанные содержать эти бульвары в исправности. Мы видим в Росписи городских расходов, что на ремонтное содержание бульваров (стр. 23 и 33 № 16) в 1863 г<оду> ассигновано 9335 руб<лей> (в прошедшем году, говорят, больше), т<о> е<сть> если полагать на работника плату неимоверную, т<о> е<сть> по 1 руб<лю> сер<ебром> в день, то выйдет, что на наших бульварах работают 9335 человек.
Чего бы лучше? Жаль одного, что почтенные труды этой маленькой армии никому неизвестны; она трудится, нет сомнения, но трудится как-то невидимо, из трудов ее, правда, вырастает иногда неуклюжий фонтанчик для неизвестного употребления, или какая-нибудь ивушка, которая бы спокойно могла оставаться в лесу, но между тем трудами 9335 человек не достигается и того, чтобы по бульвару можно было
