— Может, и так, — согласился молодой матрос.
— А мне этого мало. — Двеллеру ужасно хотелось приспособиться, и он изо всех сил пытался уговорить себя довольствоваться этими нехитрыми радостями. Наконец он использовал в качестве оправдания для отъезда поиски своей пропавшей семьи, но все равно чувствовал себя виноватым. — Рассветные Пустоши слишком… слишком тесны для меня.
Рейшо опять кивнул и отправил в рот еще один кусочек маринованной дыни.
— Да и Великий магистр Фонарщик, похоже, тоже страсть как любит всякие путешествия. Никогда до него не слыхали о том, чтобы Великий магистр уезжал с острова.
— Верно, — согласился с ним Джаг. Великий магистр Эджвик (или, как его называли в молодости, а теперь только близкие друзья, Вик) Фонарщик был не похож ни на одного из прежних руководителей Хранилища Всех Известных Знаний. Джаг не все знал о приключениях Вика на материке, но ему хватало и того, что он слышал.
Когда Великий магистр Фонарщик нашел Джага, он как раз выяснял истинность легенды о нефритовом василиске. Они оба с трудом выбрались с арены Тысячи Клинков, лишь на шаг обгоняя смерть. Если бы капитан Халекк и команда «Одноглазой Пегги» не ждали у берега, они бы так никогда и не вырвались из Темных земель, от безумного короля Кутбарта.
При мысли о Великом магистре у Джага встал комок в горле. Его разлучили с родителями в детстве, когда на их деревню напали гоблины-работорговцы, так что он помнил их, но не знал по-настоящему. Зато Великого магистра Фонарщика он узнал хорошо.
Рейшо сказал, что Джаг был Великому магистру вместо сына, но двеллер думал, что его друг слегка преувеличивает. Доброта к нему Великого магистра скорее напоминала отношение к любимому племяннику. Таких у него было несколько, и племянниц тоже, и у родни своей он считался любимым дядюшкой.
Зная, что Великий магистр был о нем такого высокого мнения, Джаг с еще большей тяжестью на душе покидал Библиотеку. Но в назначенный день он все же собрал заплечный мешок и отправился на одолженной повозке в Дальние доки. Когда «Ветрогон» отдал швартовы, Джаг заметил Великого магистра среди провожавшей корабль толпы.
— Может, Великому магистру Фонарщику тоже хочется время от времени вырваться из Рассветных Пустошей, — предположил Рейшо.
— Да было бы все по его воле, он бы сидел себе спокойно на острове, в Хранилище, да наведывался каждый день в крыло Хральбомма.
В крыле Хральбомма Библиотеки хранились все эпические поэмы и приключенческая литература, какие только были в Великой Библиотеке. Великий магистр признался как-то, что в юности, до того как он стал библиотекарем второго уровня, он слишком много времени проводил в этом крыле; да только Джаг знал, что Великий магистр и до сих пор туда частенько наведывался.
Двеллер не испытывал подобной привязанности к головоломным авантюрным приключениям на страницах этих книг. Он сам испытал страдания не меньшие, чем были описаны в романах, и ему вовсе не хотелось переживать их заново. В реальном же мире, как он был уверен, герои попадались нечасто.
— Я просто хочу сказать, — негромко заметил молодой матрос, оглядываясь через плечо, — что, может, не так и плохо, что ты записываешь и все такое.
— Если только меня не поймают и не приговорят за это к смерти, — напомнил ему Джаг.
— Ну, это вряд ли — я же буду за тобой приглядывать.
Двеллер начал было объяснять, что чистые белые страницы дневника стали манить его именно тогда, когда Рейшо всерьез увлекся торговыми операциями. Чистую тетрадку Джаг смастерил во время долгого путешествия по Кровавому морю, насмотревшись на никогда не виданных им прежде монстров, обитавших в мутных красных глубинах. Он сам выварил тряпки для приготовления бумаги на камбузе, потом изготовил и нарезал бумагу. Чернила сделать было несложно.
А потом он с удовольствием принялся заполнять страницу за страницей рисунками и записями о том, что он видел и делал.
Он как раз собирался все это объяснить, когда в «Сломанный румпель» вбежал Херби с блохастой мартышкой за плечами. На лице мальчика читалась тревога, и Джагу оставалось только надеяться, что за этой парочкой не спешит торговец, матрос или докер, у которого только что срезали кошелек.
2. РАССКАЗ ВОРИШКИ
Херби было всего одиннадцать — совсем ребенок по человеческим меркам. Нестриженые темные волосы мальчишки торчали во все стороны, а карие глаза были слишком близко посажены по обе стороны острого носа. Несмотря на то, что он столько времени провел в море, кожа у него была светлая и всегда выглядела так, будто обгорела на солнце.
Большинство зажиточных прохожих на улицах любого городка сочли бы его оборванцем, который пытается подзаработать пару монет, чтобы его не поколотили в приюте, где он живет. Босые ноги и грязная потрепанная одежда только поддерживали это впечатление. Босиком мальчишка ходил не от отсутствия обуви — Джаг знал, что башмаки у него имелись, — а потому, что так было легче лазать. На подошвах Херби были такие толстые мозоли, что ему были нипочем обломки ракушек, которыми посыпали пол в тавернах. Все ноги и штаны мальчика были забрызганы грязью, а на ступнях она и вовсе засохла грубой коркой.
Тощая с тонкими, как у паука, лапами мартышка у него на плечах была размером с кошку вроде тех, что не давали плодиться мышам в трюмах «Ветрогона». Мех у нее был темно-серый, и только вокруг плоской розоватой мордочки шла белая полоса. Одна задняя лапа тоже была белая, но остальные три покрывал темный мех. Хвост ее мотался туда-сюда по плечам Херби.
Мальчишка звал свою спутницу Мар; это прозвище как-то само собой образовалось из вечных жалоб матросов капитану на «эту кош-мар-рную обезьяну». Вообще-то матросы еще и не так называли шкодливое животное, но те клички капитан не позволял ввести в употребление, сколько Херби ни пытался. Иногда тот все-таки окликал мартышку каким-нибудь хлестким матросским словечком, но не при капитане Аттикусе.
— Парень, — пробурчал Рейшо хмуро, — что ты еще натворил?
Джаг знал, что лысый бармен за исцарапанной стойкой исподтишка на них поглядывает.
— Ничего, — немедленно отозвался Херби оскорбленным тоном. — Ничего я такого не делал! — Он шмыгнул носом и утерся грязной рукой. Мартышка шмыгнула еще громче мальчишки.
— Может, капитана Аттикуса ты и можешь заморочить, — заявил матрос, — но только не меня. Да тебе все равно хоть кол на голове теши. В этом городе ты хоть кусок пирога украдешь, так тебя непременно вздернут на первом попавшемся дереве, ну а я им мешать не стану.
— Ничего я не делал, — повторил Херби в ответ на суровый взгляд Рейшо.
Мартышка у него на плече встала и затрясла на Рейшо крошечным кулачком, громко и яростно вереща. Вид у Мар был такой, будто она собиралась спрыгнуть с плеча Херби и напасть на матроса. Кое-кто из подвыпивших посетителей таверны захохотал при виде штучек мартышки и принялся подбадривать ее криками.
Джаг попятился обратно в тень, к стене таверны. Если просто сидеть и есть, так даже двеллер не так уж бросался в глаза, привлекать к себе внимание было ему совершенно непривычно.
— Не верю! — заявил Рейшо.
Херби обиженно надул губы.
— Ну и подумаешь, я все равно и не к тебе вовсе пришел, Рейшо, а к малышу двеллеру. — Он кивнул в сторону Джага.
К малышу? Джаг знал, что если он выпрямится, то сравняется ростом с мальчиком. Его охватило любопытство. Согласно учению Ирнста Воггала, одного из крупнейших экспертов по языку тела, который специализировался на торговле и чьему перу принадлежал труд «Дрожь и жесты: тайный язык успешной торговли и обмена» — двеллер изучал его в Хранилище Всех Известных Знаний как раз перед отъездом из Рассветных Пустошей, — расширенные и устремленные в одну точку глаза Херби означали, что он готов был заключить сделку.
— Лучше последи за тем, как себя ведешь и что говоришь, — предупредил мальчишку Рейшо.
— Джаг, — сказал Херби, понизив голос, — мне бы надо кое-чего тебе сказать, но таверна для этого не годится, а то нам несдобровать.
Колебался Джаг недолго. У него хватало природного двеллерского любопытства, но вот осторожности,
