Бобби Андерсон пыталась выкопать странный предмет из земли.
Джим Гарднер с «Марафоном» путешествовал по Новой Англии.
Занятия разные, результат один и тот же.
Сидя в баре с Роном Каммингсом, своим менеджером, и попивая виски, Джим думал, мог ли бы он преодолеть в себе это огромное желание напиться.
Рон Каммингс был хорошим, серьезным поэтом, которому повезло: деньги сыпались на него отовсюду. «Я богат, как Медичи», — любил говаривать он. Его семья почти девятьсот лет занималась текстильной промышленностью, и сейчас владела большей частью текстильных предприятий Нью-Хэмпшира.
Родственники считали Рона сумасшедшим, но именно потому что Рон был вторым сыном в семье, а первый сын не был сумасшедшим (то есть интересовался текстильной промышленностью), они позволяли Рону заниматься тем, чем он хочет. Он писал стихи, читал их, почти постоянно бывал пьян. Это был моложавый мужчина с лицом телегероя.
Гарднер никогда не видел, чтобы Рон что-нибудь ел, кроме соленых орешков и рыбных крекеров. Еще одной особенностью Рона было то, что его совершенно не тревожили проблемы собственного пьянства.
Выпив по нескольку порций виски, Рон и Джим вышли на улицу с намерением найти кэб.
По небу, приближаясь к ним, ползла черная туча. Сейчас она подхватит меня и унесет с собой, подумал Гарднер.
Хотя, конечно, не в страну Оз.
Невдалеке показался кэб. Они подозвали его. Водитель поинтересовался, куда они хотят ехать.
— В страну Оз, — прошептал Гарднер.
Рон хихикнул:
— Он имеет в виду какое-нибудь местечко, где можно выпить и потанцевать. Что бы вы нам посоветовали?
— Что-нибудь придумаем, — ухмыльнулся водитель.
Гарднер ухватился рукой за плечо Рона и воскликнул:
— Буря, скоро грянет буря!
— Ничего, я скоро догоню тебя по количеству выпитого, — усмехнулся Рон.
Проснувшись на следующее утро, Гарднер обнаружил себя лежащим в ванне, наполненной холодной водой. На нем был его лучший костюм. Некоторое время он с недоумением рассматривал свои побелевшие пальцы. Они напоминали рыбьи плавники. Вероятно, он киснет в ванне уже давно, решил он. Вряд ли, когда он набирал воду, он сразу предпочел холодную. Но вспомнить, как это происходило на самом деле, он не смог.
В шкафчике ему удалось разыскать полупустую бутылку бурбона, источавшую пленительный аромат. Не стоило бы этого делать, — промелькнуло у него в голове, а губы уже тянулись к горлышку бутылки. Он выпил. Потом отпил еще глоток.
Когда он вновь пришел в себя, то обнаружил, что стоит в спальне с трубкой в руке. Куда это он хотел звонить? Ах, да! Каммингсу.
Голос приятеля был не лучше его собственного.
— Ну, и что же мы с тобой натворили? — хрипло спросил Гарднер.
— Натворили? — повторил за ним Каммингс, и в трубке воцарилась тишина. Думает, — решил Гарднер. Подождав, он хотел было окликнуть приятеля, но тут Рон наконец отозвался:
— Ничего не натворили.
Гарднер немного расслабился.
— Мы натворили черт — знает — что с моей головой, — прибавил Рон. — Бо-о-же, как она болит!
— Ты уверен, что ничего? Совсем ничего?
Он думал о Норе.
Застрелил свою жену, да? — внезапно возникла мысль в его голове.
— Ну-у-у… — протянул Каммингс и вдруг замолчал.
Гарднер стиснул трубку в кулаке.
— Ну что?
Свет в комнате внезапно показался ему слишком ярким, как солнце вчера днем на пляже.
Ты что-то сделал. Ты сделал какую-то глупость. Что-то безумное. Что-то ужасное. Когда ты научишься себя контролировать? Да и научишься ли?
— Так что же случилось? — еще раз спросил он Рона. — Что я натворил?
— Ты поспорил с какими-то ребятами в прелестном местечке под названием «Каменная Земля», — сказал Каммингс и издал легкий смешок. — О! Боже, как трудно смеяться, когда раскалывается голова! Ты помнишь эту забегаловку и этих ребят, Джеймс, мой мальчик?
Джим ответил, что не помнит. Зато он помнил какое-то другое место под названием «Братья Смит». Дело близилось к закату, это было… когда же? в восемь тридцать? в без четверти девять? — через пять часов после того, как они с Ронни начали вчера пить. Он помнил раскаты грома, помнил начало грозы — и все. Провал.
— Ты так яростно с ними спорил, с этими ребятами…
— О Чернобыле? — перебил его Джим.
— Так ты помнишь!
— Если бы я мог все вспомнить сам, я бы не стал тебя расспрашивать.
— Гард, с тобой все в порядке? — встревожился Рон. — Твой голос звучит как-то не так.
Да? Ты прав, Рон, меня закрутил циклон. Он продолжает играть мною, и никто не знает, когда же наступит конец.
— Все в порядке.
— Отлично. Один человек очень рад это услышать.
— Ты, что ли?
— А кто же? Да, так ты спорил с ними о Чернобыле и кричал, что тебе жаль этих ребят, потому что они за пять лет все умрут от лейкемии. Ты кричал, что атомную электростанцию в Арканзасе давно нужно стереть с лица земли. Мне насилу удалось усадить тебя в кэб. Я довел тебя до дверей твоего номера и оставил на всякий случай в шкафу бутылку. Ты уверял, что с тобой полный порядок. Ты намеревался принять ванну и потом позвонить какому-то парню по имени Бобби.
— Это не парень, а девушка, — растерянно поправил его Гарднер. Он потер рукой шею и задумался.
— Все в порядке?
— Вполне. Не о чем беспокоиться.
Он положил трубку, и тут его пронзила странная, нелогичная, почти абсурдная мысль: Бобби попала в беду.
Он медленно подошел к стулу и сел на него верхом. Идиот! Он рассуждает о Чернобыле! Почему на земле столько идиотов?
Беги отсюда, Гард, — промелькнуло у него в голове. — Черт с ним, с марафоном! Черт с Лучшей Подругой Поэзии шлюхой Мак-Кадл! Беги отсюда сейчас же, пока не случилось ничего непоправимого. Потому что, если ты останешься здесь, что-нибудь ужасное обязательно случится. Здесь везде кровь, даже на луне.
Нет! Пусть он будет проклят, если убежит отсюда и вернется в Мэн с этой болтающейся между ногами штукой. Только не он!
И потом, здесь эта шлюха.
Ее зовут Патриция Мак-Кадл, и Гард никогда еще в своей жизни не встречал шлюху такого высокого класса.
У нее был контракт, основу которого составлял тезис: нет игры — нет денег.
— Боже! — прошептал Гарднер и закрыл глаза руками. Он попытался прогнать головную боль, отлично зная, что существует только одно лекарство, но это лекарство одновременно является и отравой.
Он знал также, что все это очень плохо. Что его опять закручивает циклон.
Джим Гарднер входил в состояние свободного падения.
Патриция Мак-Кадл была звездой их поэтического марафона. Ее ноги были длинными, но излишне мускулистыми, нос — аристократическим, но несколько длинноватым, чтобы считаться привлекательным. Однажды Гард мысленно попытался поцеловать ее и ужаснулся: она могла бы проткнуть ему носом щеку. Ее лицо было удлиненной формы, с короткими ресничками над серыми, как дождливое небо, глазами. Любимые духи — «Мэйфлауэр».
В программу поэтического марафона она была включена в 1988 году, когда один из шести поэтов, намеревавшихся принять участие в поездке, повесился на галстуке в собственном сортире.
У Патриции было двенадцать публикаций, и ее стихи нравились публике. В марафоне она увидела отличный способ рекламирования себя и вскоре сумела возглавить это предприятие.
Она перепробовала в качестве участников марафона многих поэтов и менее чем за тридцать шесть часов до его начала пригласила наконец Джима Гарднера.
— Ты все еще пьешь, Джимми? — спросила она его при встрече. Джимми — он ненавидел, когда его так называли. Большинство людей звали его Джим. Джим — это было нормально. И редко кто называл его Гард — кроме него самого… и Бобби Андерсон.
— Пью помаленьку, — ответил он. — Но не очень много.
— В это нелегко поверить, — холодно возразила она.
— Ты всегда была недоверчивой, Патти, — заметил он, зная, что она не любит, когда ее так называют, еще больше, чем он имя Джимми. Ее пуританская кровь восставала против подобной фамильярности.
— Ты спросила просто из любопытства, или же у тебя есть какое-нибудь предложение?
Конечно, он знал, и она знала, что он знал, что они могут прийти к соглашению, но соглашение это вылилось в несколько странную форму.
Это был не брачный контракт, но нечто в этом роде. Джим хотел приобрести к зиме неновую, но хорошо работающую печку, Патриция Мак-Кадл хотела приобрести себе поэта. Боясь, что он нарушит их устное соглашение, в тот же день она прикатила к нему из Дерри с контрактом, отпечатанным в трех экземплярах, и нотариусом. Гард был несколько удивлен, что она не притащила с собой и второго нотариуса на случай, если первый, к примеру, подвернет ногу.
Шутки в сторону. Он никак не мог сейчас разорвать этот чертов контракт, потому что тогда ему не видать печки, как своих ушей. Более того, эта стерва потащит его в суд и заставит платить не менее тысячи долларов в качестве возмещения убытков, потому что в контракте было записано однозначно, что он должен принимать участие в марафоне тридцать (30) дней.
И потом, она обязательно будет преследовать его. Самой ей будет казаться, что причиной этому принципы, но на самом деле все это будет из-за того, что он однажды назвал ее Патти.
Ее муж умер десять лет назад, завещав ей кучу денег. Получив деньги, она быстро стала известной покровительницей искусств и настоящей деловой женщиной. Почему одни поэты
