представление о взглядах большевиков на движущие силы истории, на войну, мир и революцию.
Аккуратно ведет Федин, по собственным воспоминаниям, „записки о более чем четырехлетнем пребывании в тылу немцев“, документируя их вырезками из периодики, из военно-патриотических воззваний и т. д. Это помогает следить за развитием политических событий, осмысливать настроения различных социальных слоев и групп. Особо коллекционирует он газетно-журнальные курьезы, содержащие выразительные гримасы казенного патриотизма. В них невольной карикатурой выглядят некоторые факты, отличающие поведение и быт военщины, юнкерства, буржуазии и филистеров, последовательно меняющееся состояние „немецкого духа“.
Все это делается тайком и не без риска для себя. Если бы полицейский надзор, проведав, усмотрел в политических увлечениях молодого пленного „враждебные чувства к Германии“, это обернулось бы для него передачей военным властям.
„Иллюстрированный“ дневник велся, надо полагать, не без далеко идущих литературных намерений. Впоследствии он очень пригодился автору романа „Города и годы“, где, по собственному определению Федина, Германия 1914–1918 годов „является как бы одним из главных действующих лиц“.
Решающее значение для развития политических событий в Германии имел революционный пример народов России. Всеобщее волнение и крутую перемену в настроениях вызывала здесь весть о падении самодержавия, а затем о социалистической революции в соседней стране. Позже Федин так вспоминал отзвук, который произвели эти события: „…И вот в это время с востока раздалось слово, которому уже не суждено сойти с человеческих уст: „В России — Революция!..“ Все встрепенулось, все ожило в Германии, когда по свету прокатилось тысячеголосое эхо: Революция… Ближе к миру — почувствовали массы. И даже в прессе, не успевшей сразу ориентироваться на неясную политику правительства, словно против воли, проскользнуло это слово — ближе к миру“.
В августе 1917 года демократическая общественность Германии тяжело пережила весть о смертных приговорах и длительных сроках каторги, которыми ответили власти на попытки организованного возмущения матросов кайзеровского флота в Вильгельмсхафене. Матросские экипажи требовали демократического мира.
Затем из России стали доходить известия, одно ошеломительнее другого: буржуазное Временное правительство низложено… Вся власть у Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов… 150 миллионов десятин земли помещиков, монастырей и царской фамилии раздаются крестьянам… Новое правительство во главе с Лениным обратилось ко всем воюющим странам с предложением начать переговоры о мире… Оно предлагает немедленное перемирие повсюду на три месяца…
В речи на Втором Всероссийском съезде Советов 26 октября 1917 года, перед голосованием Декрета о мире, В.И. Ленин выразил чаяния народов всех стран, втянутых в империалистическую бойню. „Нам нечего бояться сказать правду об усталости, — заявил он, — ибо какое государство сейчас не устало, какой народ не говорит открыто об этом?.. Разве не усталостью вызвано то восстание германского флота, которое так безжалостно подавлено палачом Вильгельмом и его прислужниками?.. Если возможны такие явления в такой дисциплинированной стране, как Германия, где начинают говорить об усталости, о прекращении войны, то нам нечего бояться, если мы скажем открыто о том же…“
Мирные предложения Советской Республики замолчать было нельзя. К тому же в истощенной войной стране растерянное кайзеровское правительство не сразу сумело выработать политику в новых условиях. Многочисленные сообщения об этих предложениях появились в большинстве немецких газет.
Текст Декрета о мире был полностью перепечатан некоторыми органами независимых социалистов. Пользуясь случаем, левые социал-демократы-интернационалисты открыто выражали свои симпатии. Одна из столичных газет — „Берлинер Тагеблатт“ — 8 ноября 1917 года заключала хронику последних русских, новостей выводом: „Ленин — признанный вождь истинно революционной социал-демократии. Его, Ленина, агитация имеет значение не только для России, но и для всего мира“.
За высказываниями печати почти сразу же последовали действия. „Независимая социалистическая партия Германии, — пишет историк С.Ю. Выгодский, — под давлением трудящихся опубликовала манифест, призывающий немецкий пролетариат… организовывать повсюду митинги в пользу всеобщего перемирия с целью достижения мира без аннексий и контрибуций… Внушительная демонстрация была проведена 18 ноября в Берлине. В течение всего ноября в городах Рейнско-Вестфальской области, центральной части страны… и других крупных промышленных центрах происходили многолюдные собрания, заканчивавшиеся уличными шествиями, митинги, а также забастовки. Их участники решительно требовали приостановления военных действий, принятия советских предложений о мире“.
Пленные не имели права участвовать в политической жизни страны, но Федин жадно следил за происходящими событиями. Из глубокого тыла военного противника России начинающему литератору было видно, кто истинный интернационалист и патриот.
В Циттау издавалась социал-демократическая газета под названием „Циттауэр Фольксцайтунг“. Редактором этого листка был обремененный многочисленным семейством независимый социал-демократ Раух. На его квартире, в рабочем кабинете, все стены до самого потолка занимали полки с книгами.
Среди старинных фолиантов в потрескавшихся кожаных переплетах Раух держал и марксистскую литературу. Помимо сочинений Маркса, которого Костя начал читать еще в институте, тут были произведения современных левых немецких социал-демократов — Меринга, Карла Либкнехта, Розы Люксембург и других. Свежим и горячим интересом к происходившему в Германии Федин расположил к себе редактора. Тот охотно зазывал молодого человека поговорить в свой кабинет-библиотеку.
Еще более радикальных взглядов, чем отец, держалась старшая дочь редактора Кете. Она воплощала новые умонастроения в среде немецкой молодежи. Уже через год она входила в Союз спартаковцев и летом 1918 года работала секретарем-стенографисткой в советском посольстве в Берлине. Вместе с Кете Раух Федин побывал на революционном собрании в берлинском рабочем квартале. „Там я услышал немцев, — вспоминал Федин, — которые говорили совсем не то, что нам приходилось так часто слышать прежде. Это собрание немецких революционеров произвело на меня огромное впечатление…“
„Колония“ интернированных вела поначалу довольно замкнутый образ жизни, сосредоточенный почти целиком на внутренних общениях. „Любовь нам запретил магистрат“, — иронически писал Федин. Вступать в неделовые отношения с местными жителями, особенно с женщинами, запрещалось под угрозой всяческих кар. Однако шло время…
В 1916 году скорей всего в окрестных Лаушицких горах, где дозволялись прогулки интернированным, произошла встреча. Девушке было двадцать лет. Принадлежала она к здешнему привилегированному обществу. Отец ее — зубной врач — пользовал лучшую клиентуру в Циттау. Мать была ревнительницей всех добродетелей, которые только может иметь верноподданная кайзера, самая примерная горожанка и высоконравственная патриотка. Единственный брат девушки — офицер кайзеровской армии — сражался на Западном фронте.
Девушка была натурой пылкой, глубокой, способной к быстрому внутреннему развитию. Встреченный русский был не похож на женихов из Циттау, этих напомаженных кукол. С ним ощущалась красота жизни. Он открыл ей глаза на мир.
Девушка обладала сильным и волевым характером и повела себя как личность незаурядная. Тот факт, что, полюбив „враждебного иностранца“, она вступила в смелое единоборство с законом, общественным мнением и предрассудками своей среды, был только началом. В дальнейшем она совершила и нечто более значительное.
Об этом говорит даже краткая хроника ее биографии, относящаяся в основном уже к периоду после скоропалительной отправки Федина из Германии кайзеровскими властями (конец августа 1918 года). Содержание ее жизни было подчинено главным стремлениям души. Всеми силами она стремилась преодолеть обстоятельства, враждебно или слепо встававшие на пути ее чувства, разлучившие ее с любимым. И вместе с тем самозабвенно служила общественным идеям, в которые уверовала, признав их не без воздействия своего избранника единственно справедливыми и достойными человека.
Когда связь с русским открылась и конфликт с родителями обострился, эта девушка, не имея профессии, ушла из семьи, без надежд на последующее примирение. Его и не было. Уже осенью 1918 года она примкнула к левым социал-демократам — спартаковцам. Переехав в Берлин, она знакомится с Мерингом. Ведет одновременно работу сразу в двух социалистических журналах, в том числе в знаменитом литературно-художественном журнале „Акцион“ Франца Пфемферта, единомышленника Карла Либкнехта и
