Вольту «итальянским Ломоносовым», настолько схожи их судьбы. И тот и другой родились в семьях среднего достатка, далеко от столицы, оба они не кончали университетов, но трудами и способностями вошли в число великих ученых XVIII века. Они изучали электричество и химию, слагали стихи, строили приборы, пытались разгадать секреты сонорных сияний, ветров и перемен в погоде.
Покровительствовала Ломоносову партия графа Шувалова, но при Екатерине эти люди отошли на второй план. Однако после поездки графа в Болонью и попутного представления там своего подопечного на академическую премию в дом к больному ученому запросто заехали императрица с Дашковой, поздравляли задушевно и были весьма милы с «русским медведем», прославившимся на Западе!
Самой Дашковой выпала не очень счастливая судьба. Четырех лет девочка потеряла мать, воспитывалась в доме дяди, канцлера Воронцова, который дал ей хорошее образование. В 16 она вышла замуж, а через два года помогла Екатерине избавиться от мужа, дискредитировавшего себя позорным и скандальным отказом от победы России над Пруссией в Семилетней войне!
Отношения княгини Дашковой с Екатериной вскоре осложнились, потому что Дашкова, бесспорно одаренная государственным умом, имела два больших недостатка, помешавшие ей сделать карьеру: она не умела молчать, ее язык резок, колок и не щадит никого… Сверх того она слишком горда, не хотела и не умела скрывать своих антипатий» (А.И. Герцен). Вот под кем быть Вольте, если б поехать в Петербург!
А сейчас Дашкова путешествовала с сыном и дочерью, чтоб не вспоминать о своем горе (смерти старшего сына), чтоб детей образовать и Европу посмотреть, чтоб принять на свои плечи Российскую Академию. Она «с удовольствием виделась с Дидро», Кондорсе, Байи, Лаландом и Фальконе во Франции, посещала университеты и монастырские архивы в Италии, побывала в Вене, Брюсселе, посетила Англию.
О России Вольта знал по Вольтеру («История Российской империи под Петром Великим», 1759), по нечастым газетным сообщениям, по «Трудам Петербургской Академии», издаваемым на латыни, и, конечно, по Жокуру — академику Берлина, Лондона, Бордо и Стокгольма, написавшему в 1765 году соответствующую статью в «Энциклопедию». Из псевдоученой стряпни академика-борзописца явствовало, что страна эта велика и неграмотна, даже к христианской религии и тем самым к культуре приобщена совсем недавно. Черпая свое «вдохновенно» с потолка, Жокур сообщал далее, что хоровое пение в храмах у этих варваров введено относительно поздно. Путая подлинные и мнимые известия о далекой стране, Жокур живописал далее: доход от торговли с Китаем шел «на булавки» императрице, питались-де русские плохо (огурцами и вареными арбузами), русскому солдату платили треть от жалованья немецкого или французского, урожаи там плохие, сообщал далее Жокур, там царят снега и льды. Единственное же благо то, что озера и леса России обильны рыбой и зверем. Если даже десятая часть жуткой картины Жокура была норма, то Вольте не хотелось ехать и чудовищные российские края: климат холодный, опасные беспорядки во внутренних и внешних делах, фактическая изоляция от ученых Запада из-за географической удаленности. Уж не молод, здоровье оставляет желать лучшего, так что на далекий северо-восток лучше не ехать. И Вольта поехал в другую сторону, на северо-запад, к французам, голландцам и швейцарцам. И не на много лет, а всего на четыре месяца.
На следующий день после визита Дашковой Вольта снова получил послание от женевского библиотекаря Сенебье. Тот с жаром вспоминал про вольтово северное сияние («Падре Хелл полагает, что оно должно двигать магнитной стрелкой. Здорово, если Вы поставите такой опыт!»), хвалил микроэлектрометр («замечательная идея!»), разглагольствовал о металлах («их можно растворять в кислотах, а потом выделять обратно из растворов»), о волосяном гигрометре Соссюра и прожектах Делюка, возбужденного какими-то роговыми пластинками или чешуйками, которыми можно бы заменить волос. Вольта ответил. Странное дело, надо ли так разбрасываться мыслями сразу обо всем? Быть может, мозг должен разогреваться, как мышцы при разминке?
Фирмиана взволновал ноток высоких гостей. Он всегда рьяно выполнял указы относительно максимального благоприятствования просвещению, но столь могучие визиты? Не ожидал, кто б мог подумать! Не мешкая, удваиваем затраты на курс экспериментальной физики! Ускорьте ввод в строй анатомички Галетти! Следует то обновить, это прикупить: срочно собирайтесь за приборами в Лондон и Париж, возьмите помощника, передайте курс другому, ведь поездка рассчитана на четыре месяца!
Вольта не настаивал на такой поездке, но если уж повезло… Он в два счета представил справку о состоянии дел с Галетти, получил у банкиров деньги (не шутка, 500 цехинов), обзавелся адресами агентов, рекомендациями к влиятельным персонам, заграничным паспортом. Теперь два слова Фирмиану («весьма полезная командировка, у меня много идей насчет опытных демонстраций в дороге, некоторые опыты чудо как хороши!»). 16 сентября, уже выехав из дому, проездом через Турин послал в Женеву просьбу к Сенебье: «Желательно встретиться с Соссюром, буду у вас день или два, хорошо бы моим сиятельным попутчикам, едущим следом, посетить Вашу библиотеку и научные кабинеты».
Вояж начался. Ох, и долгим же он оказался! В университете Турина посетил кабинеты физики («нам бы такие!»). Потом Моншени, Савойя, Шамбери. В Лионе очень хорошее книгохранилище, внушительна коллегия иезуитов. В женевской библиотеке царит Сенебье. И обо всем подробнейшим образом написано Фирмиану и брату, одному сдержанно, другому раскованно: о людях, коллекциях минералов, размещении приборов, кто что сказал и как все хорошо. А Фирмиан благодарил, советовал не забывать рекомендательных писем. Перед Луиджи можно расстегнуться: «Я и Париж? Тот самый Париж, который у всех на устах, есть главная цель поездки! Но как не дешева почта: за письмо 24 французских сольди!» Теперь подробно о маршруте, куда сколько миль, какие дома и как расположены.
Вот пролетели Лозанну, Берн, Солетту, Базель, Страсбург, Кардсруэ, Мангейм, Вормс, Майнц, Кобленц, Воин. Во дворце князя в Баден-Бадене «невиданная роскошь: турецкий сераль, горячие ванны, модные лабиринты, золото соборов, бронза монументов, белый мрамор статуй. И так везде. Вот это поездки! Что будет дальше, умопомрачительно!». Наконец Брюссель: «17 ноября рано утром с первым дилижансом проехали три города, один крохотный и грязный, второй соперничает с первым, а третий точно соответствует провинции, где находится, — австрийскому Брабанту». Чудо какие места, кружева, непревзойденное сукно, лен, цикорий, породистые животные. Кстати, Брабант перешел от Испании к Австрии по Утрехтскому миру 1713 года. И Ломбардия тоже. Чуть ли не к братьям-ровесникам попал. А люди — неизвестно кто лучше, фламандцы или валлоны.[17]
В письмах подробно каждый шаг, каждое действие. «В Брюсселе обосновался аббат Рейналь, — сообщает Вольта брату, — тот самый автор нашумевшей книги про Европу и колонии. С ним даже хотели познакомиться короли Пруссии и Испании, но он уклонился». Да, Гильом Рейналь был непрост: как и Вольта, он вышел из среды бедного духовенства и успел накопить немало впечатлений, отслуживая за восемь су вместо других аббатов мессы. Он успел выпустить три компилятивных книги о судьбах принцев Оранского дома, давших наместников в Нидерланды, об английском парламенте и о разводе Генриха VIII и Екатерины Арагонской. Любопытный щелкопер, но за прелюдией прозвучали серьезные заявки.
Главной книгой эрудита Рейнали стала «Философская и политическая история колоний и торговли европейцев в обеих Индиях», сначала в четырех, а в 1780 году — в 12 томах. Здесь уже аббат не потрафлял публике, а изливался всерьез. Пользуясь дружбой с Гельвецием, Гольбахом и Дидро, Рейналь собрал немало данных и осмыслил роль открытия Америки и колонизации Индии, а также значение работорговли для развития Старого Света. Своим громоздким исследованием аббат угодил сразу двум полюсным кланам: людям государственным, получившим редкий шанс задним числом оцепить ход экономической истории, и либералам, которые упивались критикой работорговли и призывами к просвещению. Торговля и мануфактуры — вот что, по Рейналю, превращало рабов в подданных. Но никогда не перестанут враждовать работодатели и продавцы своего труда, ибо интересы их противоположны, вещал плодовитый Рейналь, наспех выдавая массу спекулятивных суждений и оставляя другим разбираться в подлинном смысле изложенных им истин.
Но экономико-философские книги были не по Вольте, призванном для конкретных дел, а не отвлеченных умозрений. Наскочив на бывшую у всех на устах книгу и отдав тем дань моде, он, настроенный радужно-восторженно-умильно, ринулся в семейные глубины. «А почему ты не пишешь? — обращается Вольта к брату. — Не случилось ли чего дома? Уж два месяца я о вас ничего не знаю, напиши мне в Лондон до востребования, я скоро буду там».
Но нет, в Англию Вольта попадет не так скоро. 22 ноября выехал он из Брюсселя в Роттердам:
