членство посылаем дубликат удостоверения в обмен на анкету и заявление». Вольта отослал.
А что ж наука? Там новостей с избытком. Вернулся из Антарктиды россиянин Беллингсгаузен с рассказами и невиданными картами. Навье вывел сенсационные уравнения для упругих жидкостей. Что-то интересное о цветовом спектре писал Гете, его восторженно одобрял Гегель. Владелец оптической мастерской в Баварии Фраунтгофер научился разлагать спектр решеткой тонких и близко расположенных борозд на стеклянной пластинке. Удивительные радужные спектры — и столь простыми средствами! В духе Вольты.
Лаборант сэра Хэмфи Дэви по имени Майкл Фарадей продемонстрировал в Лондоне вращение магнита вокруг провода с током (и наоборот), но Вольта смолчал. «Vanitas vanitatum et ornnin vanitas» («Суета сует и всяческая суета») — словно молча вторил Экклезиасту усталый ученый. Его апатию, быть может, разбила бы другая новость: Зеебек в Берлине нагрел лампой стык проводов из меди и висмута, и по цепи побежал ток, отклонивший магнитную стрелку. Разве не то же самое в 1794 году проделал Вольта?
Две банки с водой, между ними перекинуты два мостика, железный и посредством разделанной лягушки. В одной банке кипяток, в другой вода холодная, а конечности: лягушачьего тельца бьются в конвульсиях, пока вода не остынет. Зеебек не слышал про опыт Вольты, Вольта тоже не знал про Зеебекову находку.
У него дома в конце года состоялся званый обед по каким-то ничтожным причинам, но на самом деле хозяин втихомолку чествовал память Наполеона, втащившего профессора на горку. О, этот суетный мир, не знающий справедливости! А как изысканно тешил гостеприимную чету Вольта и их гостей падре Вилларди импровизированным сонетом: «Бессмертный Вольта! Средоточье силы! Окно в природу настежь распахнул. Бог музу вдохновил, а я ее пришпорил, садясь за стол. Пегасом стал мой стул». Браво-браво, умилялся хозяин и гости с ним…
В Павию ездить прекратил: обязанности урезали, стало быть, не нужен. Словно в насмешку (чем меньше работаешь, тем больше благ) хлынули добрые вести. Вена разрешила получить дубликат ордена Почетного Легиона, министр внутренних дел империи наказал делегации Комо особо пестовать награжденного другой державой. Не абсурд ли, словно орден перестал быть наполеоновским? Но что им делать? Друг другу монархи и впрямь братья, они дерутся чужими руками, пьют чужую кровь, блаженствуют за счет чужих страданий.
Еще лучше оказалась благая весть о деньгах. Еще в апреле Беллани призывал бунтовать против ареста пенсий и ограничения ипотеки, а в мае указ: пенсии восстановлены полностью! Как экс-сенатору — 1200, как почетному профессору — 3840, как исполняющему обязанности профессора в сокращенном объеме — 480 лир в год. Жить можно было спокойно.
А из Испании донесся клич толпы: «Риего, конституция или смерть!» В российском Вильно поляки ликовали, упиваясь Мицкевичем, певцом свободы. Зашевелились французские карбонарии. Продолжался победный марш науки: из Парижа прислали только что изданную книгу Фурье «Аналитическая теория теплоты». Там не было новой физики, была новая математика. Формулы размерностей, теплом двигал температурный напор, в электричестве было нечто похожее: напряжение, двигавшее током. Слов нет, расчеты облегчали понимание, но беззаботное наслаждение найденными впотьмах эффектами кончалось. Молодым уже придется поскучнее: барон Фурье, участник египетского похода Бонапарта, пустил в ход формализованные символы. С символами, кстати, тогда же отличился другой герой Египта, только вооруженный нe ружьем, а очками библиофила. Его звали Шампольон, его труд весом в добрых три килограмма с разгадками египетских иероглифов лежал на прилавках радом с аналитикой Фурье.
Интересные вещи делал Дэви, он разглашал добытые им новости: сопротивление провода току увеличивалось с длиной, и температурой, но падало по мере утолщения. Впрочем, Вольта это уже знал, Марианини с его павийской кафедры давно выяснил то же самое.
Но вот словно вновь прорвался холодный ветер: один за другим ушли Фаброни, Гроттгус, Бертолле — плеяда химиков, занимавшихся электричеством. Правда, с Фаброни Вольта не сошелся, тот еще 30 лет назад уверял всех, будто именно химические процессы между металлами толкали электричество в опытах Гальвани. Предполагать можно что угодно, но зачем выдавать кажущееся за действительное? Может быть, оттого ересь разрослась. Готро и Волластон перенесли ту же схему на столб, мол, активен контакт, но не металл — металл, а металл — жидкость. Зато модель Гроттгуса казалась весьма разумной: за исключением мелких шероховатостей, она действительно ляжет в основу ионных теорий.
Вольта растроганно вспоминал французские встречи, но опять извне прорывались и наслаивались на пасторальные картинки прошлого дикие бредни настоящего. Турки потрясли мир жестокими убийствами греков; в Испании казнили героев герильи, восстановили инквизицию, жгли и пытали жаждавших перемен, живописец короля Гойя отважно отобразил буйство темных сил в своих «Капричос. Сон разума».
Вот умер молодым Гофман. В его родном Кенигсберге помнили о странном человеке и придуманном им странном мире: странах фей, свободы и тепла, туманных надеждах и безумных желаниях, котах и пуделях, качелях на нитях снов, сплетениях света в радужные ткани, тающих в ладонях призрачных пятнах. Мир Вольты ничем не напоминал фантасмагории романтики, он был прост, ясен и труден.
…Вольта выбрался из дома в базарный день и словно вдохнул живительной реальности. Хрюкали свиньи, булькало молоко, сквозь зелень лиственных салфеток желтели масляные шары, блеяли гурты коз, загорелые пастухи жевали дешевые пряники, девушки сосали винные ягоды и грызли семечки. Босоногие сорванцы, белые ирисы и нарциссы, красные маки. Ветер с горных склонов ледяными струями вырвался на раскаленную площадь. А по улице уже цокала кавалькада ослов с клоунами, коломбинами в пестрых юбках, бродячий цирк торопился раскрасить день краткого отдыха от тяжелого труда мазком минутной радости.
Вернулся домой — опять досадная неприятность: уходили не только мертвые, но и живые. 17 лет работал рядом, подставлял под груз службы свое плечо, но под конец не вытерпел и уволился «вечным наследник» Конфильяччи. На факультете философии он стал заслуженным профессором, членом советов в университете Найми и в Институте Милана, редактором научного журнала, участником всех комиссий и жюри. На его место пришел профессор Беллисоми. Огорченный Вольта отправил гневное письмо в Милан, исправно приложил проспект прошедшего учебного года и зарекся впредь хоть пальцем шевелить для равнодушных чиновников.
А декабрь радовал и огорчал одновременно. В коммуне Лаззате Вольту избрали первым депутатом с большим отрывом по числу поданных голосов от Дискачьяти и графа Ватты. А дружище граф Норро пригласил в комиссию почтить монументом память безвременно усопшего в Венеции великого скульптора Канову. Тот воспевал античность, Рим, вот бы в честь потомка латинян вырубить что-то столь же чистое, грандиозное, классическое. Непременно из каррарского мрамора, этот камень прозрачен в глубину на дюйм, даже на два. И Вольта с Порро принялись с жаром отбирать кандидатов для изготовления Каноне истинно достойного его памятника.
В Комо обрадовались, что графа-ученого турнули из Павии; он нам самим нужен. И Вольта хотел быть полезным: юного дона Одескалчи он рекомендовал в помощники к Конфильяччи, помог графу Паоли из Пезаро учредить премию «прогресса науки». В апреле муниципальный совет Комо комплектовал делегацию знатных персон ко двору ломбардо-венецианского короля, и влиятельный ученый посоветовал включить в список Терезу Перегрини-Вольту, графиню ди Гайета, и докторов права Занино и Луиджи Вольтов рождения 3 июля 1795 года и 3 мая 1798 года соответственно. Не виноваты изумруды в соседстве бриллианта: вдали от него и они засверкают величественно!
В июне началось самое сенсационное дело о молниеотводе, дорого Вольте стоившее. Марцари, президент Академии в Тревизо, почтительно попросил дать консультацию насчет достоинств конструкций, предложенных аптекарем Ландстолле и учителем Толардом, — они описаны в томе третьем мемуаров сообщества. Вольта посмотрел эти труды, черкнул записку со словами: «Первая конструкция негодна, а вторая отличается от первой несущественно», отдал письмо сыну Марцари, заехавшему по случаю, и тут же забыл про безделицу.
Вдруг в «Газетт ди Милане» и в «Комовском листке» появилось Вольтово письмо! Народ хохотал; здорово ж Вольта отделал неучей! Профессор приуныл, он никак на хотел устраивать публичной свары. «Для меня было сюрпризом, — поторопился деликатный старец оповестить редактора, — появление в
