враждебно к самой возможности возникновения подобной антибольшевистской силы. На время были забыты обычные темы разговоров о лишениях, жестокостях немцев, расправах большевиков с оставшимся у немцев населением, и их заменили горячие споры о возможности нового освободительного движения. Однако время шло и никакого изменения оккупационной политики не наблюдалось. Немцы продолжали, как и ранее, бесцеремонно обращаться с населением. Как следствие возникновения партизанского движения немцы стали в каждом жителе видеть потенциального партизана и при наличии минимального подозрения расправлялись беспощадно.
Особенно много унижений приходилось испытывать интеллигенции. Недаром среди малоустойчивой части последней антинемецкие настроения заслонили их антибольшевистские убеждения, и они уже начали говорить о том, что большевики ангелы по сравнению с немцами! Действительно, уже нередки были случаи, когда сыновья интеллигентных родителей убегали в лес к партизанам. Словом, уже слепому было ясно, что глупая колониальная политика немцев принесла свои плоды — в партизанском движении они жали то, что посеяли. Большое значение во всех проболыпевистских настроениях играла неизвестно от кого исходившая пропаганда, что англичане и американцы после войны заменят большевистскую власть новой народной властью, а также и та очередная иллюзия, что большевики уже не те, что они переродились и т. д.
Успехи Красной армии под Сталинградом усилили патриотические настроения, Красная армия в глазах населения снова становится символом величия России. Мне в это время в Киеве часто приходилось встречать бывших убежденных противников большевизма, которые теперь с пеной у рта поносили немцев, что было, конечно, справедливо, но они все забыли в своей страстной вражде, что на место немцев придут такие же чуждые народу диктаторы. Многие из этих квазипатриотов пострадали в первые же дни возвращения большевиков, которые сразу же обнаружили свое истинное лицо. В начале 1943 года уже было ясно, что ни о какой местной противо-большевистской акции не может быть и речи. Немцам уже никто не верил, и все только мечтали о том времени, когда они уберутся восвояси.
В марте месяце мне представилась возможность поехать в Берлин. Я занимал в то время место руководителя Института экспериментальной медицины — вернее, тех остатков института, которые нам удалось сколотить вместе. Ввиду того, что у нас не было животных с экспериментальными раковыми опухолями, которые нам были необходимы, то и было решено попытаться достать их в Берлине. С большими трудностями мне удалось достать разрешение, так как после моего ареста в феврале 1942 года я все время состоял под негласным надзором гестапо.
В Берлине я был поражен весьма открытыми проявлениями антигитлеровских настроений, которые было немыслимо себе представить на Украине. У нас все немцы держались вместе, ходили в магазины и рестораны «nur fur Deutsche», а в театры через «Eintritte nur fur Deutsche», жили в специальных домах и районах — словом, держали себя так, как надлежит держаться superman’am по отношению к Untermensch’am. В Берлине же я впервые столкнулся с определенной оппозицией к господствующей идеологии.
В день приезда мне пришлось обедать в ресторане на Kurfurstendamm. Я услышал разговор за соседним столиком (не услышать было невозможно, так как разговор велся в весьма громких тонах): все четыре немца, по виду скорее всего коммерсанты, наперебой ругали нацистов, вовлекших народ в предприятие, из которого только один выход — гибель и расчленение Германии. Я ушам своим не поверил, услыхав открытые обвинения нацистских главарей в том, что они успели запастись ценностями, обеспечив себе тем самым пути отступления, а далее — «aprez nous le deluge». Внезапно в ресторане зазвучали фанфары «Sonder Meldung», сообщающего об очередной победе. Я к своему удивлению увидел, что при первых звуках фанфар много публики демонстративно встало и начало покидать зал, по дороге роняя иронические реплики. И это было за два года до окончания войны!
Через несколько дней мне пришлось обедать с видными инженерами из концерна Сименса. Как приехавший с востока, я, естественно, был в центре внимания. Посыпались вопросы о том, каковы настроения населения по отношению к большевикам и немцам, как себя ведут немцы и т. д. Я как мог более точно постарался нарисовать им подлинную картину. Хотя о многом они догадывались, но все же они были поражены той непроходимой глупостью, с которой проводилась политика «освобождения от большевизма» на Украине. Они здесь в центре не все еще знали, что идеологическая борьба против коммунизма была только той дымовой завесой, за которой колонизаторы XX века беспощадно грабили и уничтожали население. Они не понимали, какую ужасную трагедию переживало население Украины, которое было обмануто нацистской пропагандой, вещавшей им о том, что идут их освободители от большевистского ига, а взамен получившее кнут, петлю и полное подавление всех национальных стремлений! И в то время как более эластичные большевики перестроились и сумели свою идеологию одеть в одежды национализма, умело используя патриотизм, пробудившийся в народе в результате убийств и насилий иноземных захватчиков, немцы с непостижимой тупостью продолжали свой «Drang nach Osten», не считаясь ни с кем и ни с чем.
Интересно подчеркнуть, что в это время у моих собеседников не было никакой боязни поражения от англо-американцев, но явный страх перед русскими. Все они великолепно понимали, что туг идут не только русские, но и враждебная идеология, которая может уничтожить все основы европейской культуры. Все были культурные, интеллигентные люди — но увы… не эти люди делали политику Германии, а полусумасшедший маньяк, который еще до сих пор верил в окончательную победу немецкого оружия, когда уже легенда о непобедимости Wehrmacht’a развеялась у всего мыслящего человечества. И эта, и многие другие беседы, которые мне пришлось вести, заканчивались неизменно самыми пессимистическими ауспициями на будущее Европы.
Спустя несколько дней мне пришлось быть вечером в гостях у одной старой знакомой по Киеву. Она мне с таинственным видом сообщила, что сегодня у нее будут в гостях два видных советских генерала, с которыми мне следует познакомиться. Я к своей радости узнал, что этими двумя генералами будут А. Власов и В. Малышкин, о которых я слыхал еще в Киеве. Оба явились очень поздно. Андрей Андреевич Власов, высокий представительный мужчина, производил впечатление своей серьезностью.[42] Он смеялся очень редко, как бы урывками, все время напряженно думая о чем-то. Говорил мало. Когда говорил кто-либо, на первый взгляд могло показаться, что он где-то витает в облаках, однако удачная реплика либо неожиданное возражение показывали, что он все время напряженно слушал. Ел для такого большого мужчины чрезвычайно мало, пил весьма умеренно, я никогда и в дальнейшем пьяным его не видел, хотя навеселе он и бывал. Большое впечатление производил его голос, мощный, с большими модуляциями, но в то же время приятный. Однако он умел и гаркнуть так, что начинали дрожать окна. Грохотал он своим голосом и во время редких приступов смеха. Он был в защитном френче, его принадлежность к генеральскому сословию обнаруживали лишь брюки с генеральскими лампасами.
Все его манеры, несмотря на кажущуюся солдатскую грубость, все же располагали к себе. Чувствовался большой человек, который мыслит, не задерживаясь на мелочах, каким-то непостижимым инстинктом умеющий находить правильную линию. Я подчеркиваю — инстинктом, потому что я ни во время первой нашей беседы, ни во время дальнейших встреч и обменов мнениями не мог констатировать наличия у Власова особенно большой начитанности и учености в области политики, гуманитарных и социальных наук, искусства и т. д. Военные мне потом говорили, что его эрудиция в области военных наук огромна, и он в этом отношении стоит очень высоко в ряду международных военных авторитетов. В Советской армии он дослужился до чина генерал-лейтенанта, будучи сравнительно молодым — в начале своих 40 лет, состоял в коммунистической партии, был орденоносцем, пользовался большим авторитетом даже у Сталина, у которого неоднократно бывал на личных докладах. Очевидно, советский Генеральный штаб учитывал, что в лице Власова имеет не только военного специалиста, но и способного политика, и поэтому направил его советником к Чан-Кайши, где он и провел около двух лет незадолго до войны. [43]
Рядом с ним Василий Федорович Малышкин действительно казался оправдывающим свою фамилию. Он ничем внешне не выделялся, но после нескольких минут разговора становилось ясно, что по своей культуре он стоит значительно выше Власова. Незаурядного ума человек, он быстро схватывал любую тему разговора и вел ее очень уверенно, будучи очень начитанным и разносторонне развитым. Если не ошибаюсь, в Советской армии он имел чин генерал-майора, командовал дивизией, был так же, как и Власов, членом партии.
