Безнадега

В том темном месте, куда он отправлялся, когда молился, обитали и другие голоса. Дэвид слышал их и раньше, когда бывал там. Обычно они звучали издалека, совсем как те голоса, которые возникают в трубке во время междугородного телефонного разговора. Иногда голоса раздавались более отчетливо. Сегодня один из них слышался особенно ясно.

Если хочешь молиться, молись мне. Зачем тебе молиться Богу, который убивает младших сестер? Тебе уже не посмеяться над ее ужимками, не пощекотать ее, не подергать за косички. Она мертва, а ты и твои родители в тюрьме. Когда вернется этот сумасшедший коп, он скорее всего убьет вас троих. И остальных тоже. Это все допустил твой Бог. Впрочем, что еще можно ожидать от Бога, который убивает маленьких девочек? Он такой же чокнутый, как и коп, если разбираться с конкретными случаями. Однако ты преклоняешь перед ним колени. Перестань, Дэйви, начни жизнь заново. Молись мне. По крайней мере я-то не сумасшедший.

Голос не потряс его, вернее, не слишком потряс. Дэвид слышал его и раньше, возможно, в тот самый момент, когда хотел дать понять родителям, что имеет самое непосредственное отношение к выходу Брайена из комы. Дэвид слышал его более чем ясно во время молитв, его это беспокоило, но, когда он сказал преподобному Мартину, что этот голос иногда врезается в его общение с Богом, словно случайно подключившийся к телефонному разговору человек, тот лишь рассмеялся.

— Как и Бог, Сатана предпочитает говорить с нами во время молитвы или медитации. Именно тогда мы наиболее открыты, больше всего сливаемся с нашей pneuma.

— Пневма? Что это такое?

— Душа. Та часть каждого из нас, что стремится реализовать заложенный Богом потенциал и стать вечной. Та часть, из-за которой даже теперь препираются Бог и Сатана.

Пастор научил Дэвида короткой молитве, которую надо использовать в таких случаях, и Дэвид всякий раз следовал его наставлениям. Загляни в меня, Господи, будь во мне, думал он снова и снова. Дэвид ожидал, что другой голос смолкнет, но ему требовалось время, чтобы справиться с болью. Она накатывала и накатывала. Смерть Пирожка нанесла глубокую рану. Да, он обиделся на Бога за то, что тот позволил безумному копу столкнуть сестренку с лестницы. Более того, он ненавидел его.

Загляни в меня, Господи. Будь во мне, Господи. Загляни в меня, будь во мне.

Голос Сатаны (если это действительно был он, о чем Дэвид не мог знать наверняка) пропал вдали, и какое-то время мальчика окружала только тьма.

Скажи мне, что делать, Господи. Скажи, что Ты хочешь. Если Ты желаешь, чтобы мы все здесь умерли, помоги мне не терять время на злость, страх или требование объяснений.

Вдали завыл койот. И все.

Дэвид ждал, напряженно ловил каждый звук, но ничего не мог услышать. Наконец он сдался и мысленно произнес заключительную молитву, которой научил его преподобный Мартин: «Господи, помоги мне очистить себя и помоги мне помнить, что, пока я не очистил себя, я не могу приносить пользу другим. Помоги мне помнить, что Ты мой Создатель. Я такой, каким Ты меня сделал… иногда палец Твоей руки, иногда язык в Твоем рту. Сделай меня сосудом, единственное предназначение которого — служить Тебе. Благодарю Тебя, Господи. Аминь».

Дэвид открыл глаза. Как всегда, первым делом он посмотрел на темноту в глубине сложенных ладоней своих рук, и, как всегда, поначалу эта темнота напомнила ему глаз. Чей? Бога? Дьявола? Может, свой собственный?

Он поднялся, медленно повернулся и взглянул на родителей. Они смотрели на него: Эллен — изумленно, Ральф — мрачно.

— Слава Богу, — воскликнула мать. — Ты молился? Ты полчаса простоял на коленях, я думала, ты заснул, а ты молился?

— Да.

— Ты всегда так молишься или сегодня — особый случай?

— Я молюсь три раза в день. Утром, вечером и днем. Днем я обычно благодарю Бога за все хорошее, что есть в моей жизни, и прошу Его помочь с тем, чего я не понимаю. — Дэвид нервно рассмеялся. — Этого-то всегда хватает.

— Ты занимаешься этим недавно или с того самого момента, как начал ходить в церковь? — Мать по-прежнему смотрела на него одним глазом, второй полностью заплыл. Смотрела так, словно видела своего сына впервые.

— Он молится с той поры, как Брайен пришел в себя, — ответил Ральф. Он коснулся раны над левым глазом, скривился от боли и опустил руку. Его глаза тоже не отрывались от Дэвида. — Я поднялся к тебе вечером, чтобы пожелать спокойной ночи, через несколько дней после того, как Брайена отпустили домой, и увидел, что ты стоишь на коленях у своей кровати. Поначалу я подумал, будто ты… будто ты делаешь что-то другое… потом услышал, что ты говоришь, и все понял.

Дэвид улыбнулся, почувствовав, как краска залила его щеки.

— Теперь я проделываю это в голове. Даже не шевелю губами. Двое ребят услышали, как я говорю сам с собой в библиотеке, и подумали, что у меня поехала крыша.

— Может, твой отец тебя и понимает, но я нет, — бросила Эллен.

— Я разговариваю с Богом. — Дэвид решил, что пора все прояснить. — Молитва и есть разговор с Богом. Поначалу кажется, будто ты говоришь сам с собой, но потом все меняется.

— Ты это понял сам, Дэвид, или об этом сказал тебе твой новый воскресный приятель?

— Я это понял сам.

— И Бог отвечает?

— Иногда я думаю, что слышу Его. — Дэвид сунул руку в карман и кончиками пальцев сжал ружейный патрон. — Один раз точно слышал. Я попросил Его спасти Брайена. После того как папа привез меня из больницы, я отправился в лес на Медвежьей улице, забрался на платформу, которую мы с Браем соорудили на дереве, и попросил Бога спасти его. Сказал, что, если Он это сделает, я, в определенном смысле, выдам Ему я-вэ-дэ[33]. Вы знаете, что это такое?

— Да, Дэвид, я знаю, что такое я-вэ-дэ. Так он получил должок? Этот твой Бог?

— Еще нет. Но когда я собрался спуститься с платформы, Он велел повесить пропуск «ОТПУЩЕН РАНЬШЕ» на один из гвоздей, что торчали из ствола. Словно хотел, чтобы пропуск я отдал Ему, а не миссис Харди из приемной директора. И еще. Он хотел, чтобы я как можно больше узнал о Нем, кто Он, чего хочет, что делает, чего не делает. Словами Он это вроде бы и не выразил, но четко указал, к кому я должен обратиться — к преподобному Мартину. Вот почему я пошел в методистскую церковь. Я не думаю, что название имело какое-то значение. Он сказал, что за душой и сердцем я должен пойти в церковь, а за разумом — к преподобному Мартину. Тогда я даже не знал, кто такой преподобный Мартин.

— Нет, ты знал. — Эллен Карвер говорила мягким, успокаивающим тоном, на который сразу переходит человек, когда понимает, что его собеседник душевнобольной. — Джин Мартин приходил к нам два или три года подряд, собирал пожертвования для голодающих африканцев.

— Правда? Я его не видел. Наверное, был в школе.

— Ерунда, — возразила Эллен не терпящим возражений голосом. — Обычно он появлялся под Рождество, когда у тебя были каникулы. А теперь слушай меня, Дэвид. После того происшествия с Брайеном ты, наверное… как бы это поточнее выразиться… подумал, что тебе нужна помощь. И твое подсознание подсказало единственное, что знало. Бог, которого ты услышал в момент сильнейшего потрясения, на самом деле твое подсознание. — Она повернулась к Ральфу. — Постоянное чтение Библии уже настораживает, но такое… Почему ты не сказал мне, что он каждый день молится?

— Потому что это очень личное. — Ральф не решался встретиться взглядом с женой. — И потом, это никому не вредит.

— Да нет, молитвы — это прекрасно. Без них никогда бы не изобрели тиски для пальцев и «испанский сапог». — Этот голос Дэвид слышал и раньше, нервный, звенящий голос, означающий, что мать на грани нервного срыва. Таким же голосом она сообщила ему, что Брайен в больнице. И продолжала так говорить примерно с неделю после его выписки.

Отец Дэвида отвернулся от жены, сунул руки в карманы и уставился в пол. От этого Эллен еще больше распалилась. Она резко повернулась к Дэвиду, и глаза ее вновь заблестели от слез.