Вдруг Глаша почувствовала, как кисть вздрогнула. Или показалось? Нет! Так и есть! Веки слегка подрагивают, чего раньше не было. — Саша, Сашенька, очнись! — Глаша схватила стакан и, набрав воды в рот, брызнула мужчине на лицо. Тот инстинктивно дернулся и приоткрыл глаза.
— Ника, Никуся, где ты? — сказал он еле слышным шепотом.
— Сашенька, все в порядке, не волнуйся.
— Ника, где моя… — Соколов опять впал в забытье. Глафира заботливо укрыла его одеялом и так и осталась сидеть рядом с кроватью.
Соколов окончательно пришел в себя через неделю. Он стойко пережил известие о том, что любимая жена погибла и похоронена в Москве.
— Мне надо встать на ноги! — сказал он решительно. — И чем скорее, тем лучше!
Александр Иванович жил мыслями о мести. Когда он закрывал глаза, то перед мысленным взором возникал либо образ погибшей супруги, либо перекошенное лицо Джокера, направившего катер на двух беззащитных людей. Иногда всплывал образ Генерального прокурора. У Соколова не было сомнений в том, что произошедшее на реке было ни чем иным, как заказным убийством, организованным его непосредственным начальником — господином Хайкиным. Иногда Александру Ивановичу на глаза наворачивались слезы, но он старался тут же взять себя в руки. Нельзя раскисать, нельзя расслабляться, эта мразь не должна ходить по земле! Где-то на границах сознания иногда возникала мысль, что месть — это не христианское чувство, Христос заповедал любить своих врагов, а воздаяние оставить Богу, но поступить так сейчас было выше сил Александра Ивановича. Он пытался молиться, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя, но практически ничего не менялось, закрыв глаза, он видел улыбающуюся жирную физиономию Хайкина…
Через пару недель Соколов смог передвигаться без посторонней помощи, лишь опираясь на искусно сделанную Степаном палку. Вид Александра Ивановича сильно изменился. Он не просто поседел, но и постарел лет на десять. Однако для Глафиры Степановны он был самым красивым и желанным мужчиной на свете. Она долго откладывала этот разговор, но в конце концов решилась.
— Сашенька? — позвала она гостя, заканчивавшего завтракать.
— Да Глаша.
— Сашенька, я давно хотела тебе сказать… ну… Предложить. Может, ну ее — эту Москву, эти проблемы? Ведь убьют опять, не дай Бог! А ты оставайся у меня. Я хозяйка справная, да и дом у меня вполне… Глянулся ты мне, Сашенька… — Глаша невольно покраснела и опустила глаза в пол.
— Глашенька, — ответил Соколов после длинной паузы, — спасибо тебе за все. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен. Тебе и Степану за то, что не бросили, за то, что выходили. Я тебя никогда не забуду. Вы теперь самые близкие люди у меня — ты и Степан. Но, Глаша… как можно разделить сердце пополам? Оно — сердце мое — с Вероникой, понимаешь? А жить «просто так» я не могу. Не могу и все!
Из глаз женщины катились слезы. Она молча кивнула и, накинув ватник, выбежала из дома. Соколов тяжело вздохнул и пошел собираться. Сегодня он решил приступить к активным действиям.
После обеда приехал Степан и привез все, что просил Соколов: одежду, наличные деньги, мобильный телефон и несколько SIM-карт, купленных анонимно. Леснику пришлось опустошить свой неприкосновенный финансовый запас. Александр Иванович обещал в самое ближайшее время вернуть все деньги, но Степан только отмахивался.
— Ты, Иваныч, лучше бросай все это, да живи нормально. Вон Глафира с тебя глаз не сводит. Чем не жена?
— Не могу я, Степа, жить пока эта сволочь на свободе! Пойми меня, не могу!
— Так, Иваныч, нас еще в школе учили: чувство мести — плохой союзник.
— Ты прав, Степа, прав. Только я спокоен, поверь! Я сейчас действую более как профессионал, который по роду службы обязан очищать землю от такой вот мрази! — Соколов лукавил. Он прекрасно понимал, что именно так и должно быть, но на самом деле все было иначе. Внутри него горел огонь мести, и это пламя жгло изнутри, выжигая душу…
— Ну смотри, Саша, смотри. Оно верно, я на твоем месте сделал бы, наверное, точно так же. Ну, с Богом! — лесник передал Соколову ключи от своего мотоцикла, друзья попрощались, и бывший заместитель Генерального прокурора России, неловко взгромоздившись на старенький «Иж-Юпитер» с коляской, поехал в сторону трассы.
— Володя? Здравствуй. Ты меня по имени по телефону не называй, ладно? — Остановившись метрах в ста от выезда на шоссе, Соколов звонил своему давнему другу, ныне полковнику ФСБ.
— Это чья-то дурацкая шутка? Кто вы?
— Узнал ты меня, Володя, узнал. Могу рассказать, сколько мы с тобой выпили водки, виски и коньяка.
— Очень интересно полюбопытствовать.
— Виски ни капли, ты его терпеть не можешь, водки выпили столько, что любой нормальный человек уже давно бы загнулся, а вот коньяку — всего одну бутылку. Могу рассказать где и когда.
— Не надо. Верю. А осторожность не помешает. И где же ты, сукин сын, болтался?
— Не будем оскорблять мою маму. Главное, что я жив и на своих ногах.
— Уже неплохо. Что думаешь делать?
— Закончить дело.
— Понятно. Давай сделаем так. Я доложу своему начальству, потом мы тебя спрячем, а потом…
— Володя, мы сделаем по-другому. Ты раскрутишь это дело сам. Мы с тобой все по-тихому оформим, все задокументируем и запротоколируем как положено, а уж потом…
— А к чему такая конспирация?
— Ну как тебе сказать… Много всякой твари развелось — крысы, кроты, сам понимаешь. Да и тебе уже пора генералом становиться, а?
— Вот за что тебя люблю, так это за неисправимый оптимизм! Договорились. Где встретимся?
— Я за городом. Тебе езды около двух часов максимум. Если сможешь сейчас, бери машину и дуй ко мне. Я к тебе пересяду, потом мы с тобой немного по городу поколесим и все сделаем. Думаю, до ночи управимся.
— Ладно. Куда ехать?
— Помнишь, где мы с тобой как-то дивных окушков наловили?
— Как не помнить.
— А съезд с трассы помнишь?
— Найду.
— Вот там меня и подберешь.
— Договорились. Жди! — Володя отключился.
Следующий звонок Александр Иванович сделал на мобильный телефон Дениса Заречина. Механический голос сухо ответил: «Телефон вызываемого абонента временно заблокирован». Вот тогда, в сильном волнении Соколов и набрал номер Кати…
— Здравствуй Денис! Как ты?
— Кто это?! Но… не может быть! Вы же…
— Да, Денис, так бывает. Расскажи в двух словах, как ты?
— Я в колонии общего режима под Красноярском. Дали мне полтора года. Вот сижу…
— Понятно. Как в СИЗО? Досталось?
