только одно: он понимал, что сделай он это – и Венди, наконец, уйдет, а Дэнни заберет с собой. Он же со дня их ухода превратиться в мертвеца.
Вместо того, чтобы зайти в бар, где темные силуэты смаковали приятные воды забвения, он направился домой к Элу Шокли. Совет проголосовал: шесть – против, один – за. Этим одним и был Эл.
Сейчас Джек набрал номер оператора, и та сообщила, что за один доллар восемьдесят центов можно на три минуты связаться с Элом. «Время, детка, штука относительная», – подумал он и бросил в автомат восемь четвертаков. Пока его вызов пробирался на восток, слышались то высокие, то низкие электронные гудки.
Отцом Эла Шокли был Артур Лонгли Шокли, стальной барон. Своему единственному сыну, Элберту, он оставил состояние и огромное количество разнообразнейших капиталовложений и директорских постов в различных советах. В том числе – в Совете директоров Стовингтонской подготовительной академии, любимого объекта благотворительности старика. И Артур, и Элберт Шокли были ее бывшими питомцами, вдобавок Эл жил в Барре, достаточно близко, чтобы лично проявлять интерес к школьным делам. В течение нескольких лет Эл работал в Стовингтонской школе тренером по теннису.
Джек подружился с Элом самым естественным и неслучайным образом: на всех факультетских и школьных вечеринках, которые оба посещали во множестве, они неизменно оказывались самыми пьяными. Шокли разошелся с женой, да и семейная жизнь Джека медленно катилась под горку, хотя он все еще любил Венди и не один раз искренне обещал измениться ради нее и малыша Дэнни.
Много раз после преподавательской вечеринки оба упорно гнули свое, перебираясь из бара в бар, пока те не закрывались, а потом останавливались у какой-нибудь семейной лавчонки купить ящик пива, чтоб выпить его, остановив машину в конце какой-нибудь объездной дороги. Случалось, Джек, спотыкаясь, вваливался в домик, который снимал, когда утренняя заря уже разливалась по небу, и обнаруживал: Венди с малышом спят на кушетке, Дэнни – всегда у спинки, сунув Венди под подбородок крошечный кулачок. Он смотрел на них и отвращение к себе подкатывало к горлу горькой волной, перешибавшей даже вкус пива, сигарет и мартини – «марсиан», как называл их Эл. В такие минуты мысли Джека вполне разумно и трезво сворачивали на пистолет, веревку или бритву.
Если попойка приходилась на вечер выходного, он часа три спал, вставал, одевался, глотал четыре таблетки экседрина и, не протрезвев, отправлялся к девяти часам давать уроки американской поэзии. Здравствуйте, ребята, сегодня Красноглазое Чудо расскажет вам, как во время великого пожара Лонгфелло лишился жены.
«Я не верил, что я алкоголик», – подумал Джек, слушая, как зазвонил телефон Эла Шокли. Пропущенные уроки или уроки, на которых от небритого Джека все еще разило ночными «марсианами». Только не я – я-то могу бросить в любой момент. Ночи, которые они с Венди провели в разных постелях. Слушай, я в порядке. Разможженное крыло машины. Конечно, я в состоянии вести. Слезы, которые Венди каждый раз проливала в ванной. Осторожные взгляды коллег на любой вечеринке, где подавали спиртное, даже если это было вино. Медленно забрезжившее осознание того, что о нем говорят. Понимание, что из его «Ундервуда» выходят только почти пустые листы, заканчивающие свое существование бумажными комками в корзине для мусора. Когда-то он был выгодным приобретением для Стовингтона – может статься, медленно расцветающий американский писатель, и уж точно – человек, достаточно квалифицированный для преподавания таинственного предмета – писательского мастерства. Он уже опубликовал две дюжины рассказов. Он работал над пьесой и полагал, что где-то в каком-то дальнем уголке сознания, возможно, вызреет роман. Но сейчас Джек ничего не создавал, а преподавательская деятельность стала странной и беспорядочной.
Закончилось все это однажды вечером – не прошло еще и месяца с тех пор, как Джек сломал сыну руку. Тут и конец семейной жизни, казалось ему. Венди оставалось лишь собраться с силами… он знал, не будь ее мать первостатейной стервой, автобус увез бы Венди обратно в Нью-Хэмпшир, как только Дэнни оказался бы в состоянии путешествовать. С браком было бы покончено.
Тогда, в первом часу ночи, Джек с Элом въезжали в Барр по дороге № 31. За рулем «ягуара» был Эл, который странным образом вписывался в повороты, иногда пересекая двойную желтую линию. Оба были пьяны вдрызг, этой ночью «марсиане» приземлились, полные сил. Последний изгиб дороги перед мостом они проехали на семидесяти, и там оказался детский велосипед; потом – резкий, мучительный, пронзительный визг раскромсанной резины на шинах «ягуара». Джек помнит, как увидел похожее на круглую белую луну лицо Эла, смутно маячившее над крутящимся рулем. На сорока милях в час они со звоном и треском врезались в велосипед, и тот погнутой, искореженной птицей взлетел в воздух, ударил рулем в ветровое стекло и тут же снова очутился в воздухе, а перед вытаращенными глазами Джека осталось испещренное звездочками трещин ветровое стекло. Чуть позже послышался последний страшный удар, это велосипед приземлился позади них на дорогу. Шины прошлись по чему-то, глухо стукнувшемуся о днище. «Ягуар» развернуло поперек дороги. Эл все еще рулил и откуда-то издалека до Джека донесся слабый собственный голос: «Господи, Эл. Мы его переехали. Я чувствую».
Телефон продолжал звонить прямо в ухо. ДАВАЙ, ЭЛ. ОСТАНОВИ. Я С ЭТИМ РАЗБЕРУСЬ.
Эл остановил дымящуюся машину в каких-нибудь трех футах от опоры моста. Две шины «ягуара» были спущены. Горелая резина оставила стотридцатифутовый петляющий, мечущийся из стороны в сторону след. Переглянувшись, они бросились обратно, в холодную тьму.
От велосипеда не осталось ничего. Одно колесо отвалилось и, оглянувшись через плечо, Джек увидел, что оно лежит посреди дороги, ощетинившись полудюжиной похожих на струны рояля спиц. Запинаясь, Эл выговорил: «По-моему, на него мы и наехали, Джекки».
– Где же тогда ребенок?
– Ты
Джек нахмурился. Все произошло безумно быстро. Они выскочили из-за угла. В свете фар «ягуара» смутно увидели велосипед. Эл что-то проорал. Они налетели на него и долго скользили юзом.
Они перенесли велосипед на обочину. Эл вернулся к «ягуару» и включил все четыре фары. Следующие два часа они обыскивали дорогу, пользуясь мощным четырехкамерным фонариком. Ничего. Несмотря на поздний час, мимо севшего на мель «ягуара» и двух мужчин с раскачивающимся фонарем проехало несколько машин. Ни одна не остановилась. Позже Джеку приходило в голову, что, по странной прихоти, провидение, стремясь дать им обоим последний шанс, не подпустило туда полицию и удержало всех проезжающих от того, чтобы их окликнуть.
В четверть третьего они вернулись к «ягуару», трезвые, но ослабевшие до тошноты. «Что ж этот велик делал посреди дороги, если на нем кто-то ехал? – требовательно спросил Эл. – Он же не на обочине лежал, а прямехонько посреди дороги, мать ее так!»
Джек сумел только помотать головой.
– Ваш абонент не отвечает, – сказала оператор. – Хотите, чтобы я продолжала вызывать?
– Еще парочку звонков, оператор. Можно?
– Да, сэр, – отозвался исполненный сознания своего долга голос.
ДАВАЙ, ЭЛ!
Эл пешком перебрался на другую сторону моста к ближайшей телефонной будке, позвонил приятелю-холостяку и сказал, что, если тот вытащит из гаража зимние шины для «ягуара» и привезет их на 31-е шоссе к мосту за Барром, то получит пятьдесят долларов. Приятель объявился через двадцать минут, одетый в джинсы и пижамную куртку. Он оглядел место происшествия.
– Прикончили кого-нибудь? – спросил он.
Эл уже поднимал домкратом заднюю часть машины, а Джек отвинчивал гайки.
– К счастью, нет, – сказал Эл.
– Ладно, по-моему, все равно лучше мне двигать обратно. Заплатишь завтра.
– Отлично, – сказал Эл, не поднимая глаз.
Вдвоем они без происшествий сменили шины и вместе поехали домой к Элу Шокли. Эл поставил «ягуар» в гараж и вырубил мотор.
В темноте и тишине он сказал:
– Я завязываю, Джекки. Хватит, приехали. Сегодня я убил своего последнего марсианина.
И теперь, потея в телефонной кабине, Джек вдруг подумал, что никогда не сомневался – Эл способен довести дело до конца.
