куски еще незаконченных работ. Спорили на сотни тем. Нет, на тысячи. Необходимости участвовать она не ощущала – достаточно было примоститься в кресле-качалке рядом с Джеком, который сидел на полу по- турецки, держа в одной руке пиво, а другой нежно обхватив ее икру или лодыжку.
В Нью-Хэмпширском Университете шло свирепое соревнование, а Джек нес дополнительное бремя – он писал. Каждый вечер он тратил на это не меньше часа. Это было его рутиной. А субботние посиделки – необходимым лечением. Там Джек выпускал из себя нечто, которое иначе могло бы разбухать до тех пор, пока он не взорвался бы.
Заканчивая диплом, он откопал работу в Стовингтоне, главным образом, благодаря своим рассказам – к тому времени было опубликовано уже четыре, один – в «Эсквайре». Венди достаточно ясно помнила тот день – на то, чтобы забыть, трех лет мало. Конверт она чуть не выбросила, решив, что это очередное предложение подписки. Вместо того, вскрыв конверт, она обнаружила внутри письмо, извещающее, что «Эсквайр» в начале следующего года хотел бы использовать рассказ Джека «Что касается черных дыр». Они заплатят девятьсот долларов – не за публикацию, а за согласие. Почти половину того, что она зарабатывала за год, перепечатывая разные бумажки, и Венди полетела к телефону, оставив Дэнни сидеть в высоком стульчике, комично тараща ей вслед глаза с перемазанной пюре из говядины с горохом рожицы.
Через сорок пять минут из университета прибыл Джек, «бьюик» оседал под тяжестью семи приятелей и бочонка пива. После церемониального тоста (Венди тоже пропустила стаканчик, хотя обычно была равнодушна к пиву) Джек подписал соглашение, положил в конверт с обратным адресом и отправился бросить его в ящик в конце квартала. Когда он вернулся, то, остановившись в дверях, с серьезным видом сказал: «Вени, види, вици». Раздались приветственные крики и аплодисменты. Когда к одиннадцати вечера бочонок опустел, Джек и те двое, что все еще были транспортабельны, отправились по барам.
Внизу, в холле, Венди отошла с ним в сторонку. Те двое уже вышли и сидели в машине, пьяными голосами распевая нью-хэмпширский боевой гимн. Джек, стоя на одном колене, угрюмо возился со шнурками мокасин.
– Джек, – сказала она. – Не надо. Ты даже шнурки завязать не можешь, что уж говорить про машину.
Он поднялся и спокойно положил ей руки на плечи.
– Сегодня вечером я луну с неба могу достать, если захочу!
– Нет, – сказала она. – Нет, ни за какие рассказы в «Эсквайре» на свете!
– Вернусь не поздно.
Но вернулся он только в четыре утра; спотыкаясь и бормоча поднялся по лестнице и, ввалившись в комнату, разбудил Дэнни. Попытавшись успокоить малыша, он уронил его на пол. Венди вылетела, как сумасшедшая, первым делом подумав о том, что скажет ее мамочка, если увидит синяк, а уж потом про все остальное, – Господи, помоги, Господи, помоги нам обоим, – и, подхватив Дэнни, уселась с ним в качалку, убаюкала. Почти все пять часов, что Джека не было, она думала в основном о своей матери и ее пророчестве, что из Джека никогда ничего не выйдет. НАПОЛЕОНОВСКИЕ ПЛАНЫ, сказала мать. А ТО КАК ЖЕ. В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫХ КОМИТЕТАХ ПОЛНО КРЕТИНОВ С НАПОЛЕОНОВСКИМИ ПЛАНАМИ. Доказывал ли рассказ в «Эсквайре» правоту матери, или напротив? УИННИФРЕД, ТЫ НЕПРАВИЛЬНО ДЕРЖИШЬ РЕБЕНКА. ДАЙ ЕГО МНЕ. А мужа она держит правильно? Иначе зачем ему уходить со своей радостью из дома? В Венди поднялся беспомощный ужас, и ей даже не пришло в голову, что Джек ушел по причинам, не имеющим к ней никакого отношения.
– Поздравляю, – сказала она, укачивая Дэнни. Тот снова почти уснул. – Может быть ты устроил ему сотрясение мозга.
– Просто шишку. – В угрюмом тоне сквозило желание казаться раскаявшимся: маленький мальчик. На мгновение Венди почувствовала ненависть.
– Может быть, – непроницаемо сказала она. – А может быть, и нет. – Она столько раз слышала, как точно таким тоном мать разговаривала с ее сбежавшим отцом, что ей стало не по себе и она испугалась.
– Яблочко от яблони, – пробормотал Джек.
– Иди спать! – крикнула она, страх вырвался наружу, превратившись в гнев. – Иди спать, ты пьян!
– Ты мне не указывай, что делать.
– Джек… пожалуйста, нам не стоит… это… – Слов не было.
– Не указывай мне, что мне делать, – зловеще повторил он и ушел в спальню. Венди осталась в качалке одна, Дэнни снова спал. Через пять минут в гостиную поплыл храп Джека. Это была первая ночь, которую она провела на диване.
Теперь она, засыпая, беспокойно ворочалась в постели. Освобожденные вторгшимся в них сном от какого бы то ни было стройного течения, мысли поплыли, минуя первый год из жизни в Стовингтоне и все хуже идущие дела, дела, пришедшие в полный упадок, когда муж сломал Дэнни руку, к тому утру, когда они завтракали в уединении.
Дэнни во дворе играл с грузовиками на куче песка, рука все еще была в гипсе. Джек сидел за столом бледный, посеревший, в пальцах дрожала сигарета. Венди решилась попросить развода. Вопрос она уже рассмотрела под сотней различных углов – честно говоря, рассуждать на эту тему она начала за полгода до сломанной руки. Она внушила себе, что, если бы не Дэнни, приняла бы решение давным-давно – но и это не обязательно было правдой. Долгими ночами, когда Джека не было дома, она грезила, и всегда ей виделось лицо матери, а еще собственная свадьба.
(
Даже после несчастного случая – если это можно было назвать несчастным случаем – Венди была не в состоянии посмотреть правде в глаза, признать, что замужество оказалось с изъяном. Она ждала, молча надеясь, что случится чудо и Джек осознает происходящее не только с ним, но и с ней. Но он и не думал притормозить. Рюмочка перед уходом в академию, два или три стакана пива за ленчем в «Стовингтон-хаус». Три или четыре бокала мартини за обедом. Пять или шесть, когда Джек проверял работы и выставлял оценки. В выходные дни бывало хуже. В те вечера, что он проводил вне дома с Элом Шокли – еще хуже. Она и представить себе не могла, что физически здоровому человеку жизнь может причинять такую боль. Боль она ощущала постоянно. Насколько в этом была виновата она сама? Этот вопрос преследовал Венди. Она чувствовала себя своей матерью. Отцом. Иногда, когда Венди чувствовала себя самой собой, она недоумевала, что с ними станет. Она не сомневалась, что мать возьмет ее в дом, а через год, в течение которого Венди будет наблюдать, как Дэнни заново перепеленывают, готовят ему новую еду или заново кормят, в течение которого она будет приходить домой и обнаруживать, что у него другая одежка или подстрижены волосы, а книжки, которые мать сочла неподходящими, отправились на забитый хламом чердак… через полгода такой жизни у нее будет полный нервный срыв. А мать успокаивающе похлопает ее по руке и скажет: ХОТЬ ТЫ И НЕ ВИНОВАТА, ВИНИТЬ БОЛЬШЕ НЕКОГО. КОГДА ТЫ ВСТАЛА МЕЖДУ ОТЦОМ И МНОЙ, ТЫ ПОКАЗАЛА СВОЮ НАТУРУ. ТЫ ВСЕГДА БЫЛА УПРЯМОЙ.
МОЙ ОТЕЦ, ОТЕЦ ДЭННИ. МОЙ, ЕГО.
(КТО ВРУЧАЕТ ЭТУ ЖЕНЩИНУ? Я ВРУЧАЮ. Он умер от сердечного приступа полгода спустя)
Той ночью она почти до самого прихода Джека, до утра, пролежала без сна, думая, принимая решение.
Развод необходим, сказала она себе. Мать и отец тут ни при чем. Так же, как чувство вины Венди относительно их брака и ощущение собственной неадекватности. Если она собиралась хоть что-то спасти от своего раннего повзросления, то ради Дэнни, ради нее самой развод был необходим. Надпись на стене была жестокой, но ясной. Ее муж – пьяница. Теперь, когда он так сильно пьет и ему так плохо пишется, он не в состоянии контролировать свой скверный характер. Случайно или не случайно, но он сломал Дэнни руку. Он вот-вот потеряет работу, если не в этом году, так в следующем. Венди уже заметила обращенные к ней сочувствующие взгляды жен других преподавателей. Она сказала себе, что, пока могла, держалась за это черт знает что – свою семейную жизнь. Теперь с ней придется покончить. У Джека останется полное право