Мастертон оглянулся, показал в широкой ухмылке все три золотых зуба и заорал в ответ:
– А я, приятель, отлично знаю, куда ты можешь себе его засунуть!
–
Мастертон показал палец. Холлоранн вернул комплимент.
– Что, получил жратву? – спросил Мастертон.
– Получил.
– Приезжай завтра пораньше, дам молодой картошки – такой хорошей ты в жизни не видал.
– Я пришлю мальчишку, – сказал Холлоранн. – Зайдешь нынче вечерком?
– Ставишь ты
– Аж на четыре доллара десять.
– Будешь ехать домой, не гони, слышь? Все фараоны отсюда до Сен-Пита знают, как тебя величать.
– Все-то ты знаешь, а? – усмехаясь, спросил Холлоранн.
– В твоей башке столько никогда не уложится, парень.
– Послушай-ка нахального ниггера. Будешь слушать?
– Давай, вали отсюда, пока я тебя салатом не закидал.
– Давай, кидай. На халяву возьму все.
Мастертон притворился, будто бросает кочан. Холлоранн быстро пригнулся, поднял окошко и поехал. Чувствовал он себя отлично. Последние полчаса его преследовал запах апельсинов, но ничего страшного Холлоранн в этом не видел. Последние полчаса он провел на фруктово-овощном рынке.
Был первый день декабря, половина пятого пополудни. Старуха-Зима прочно уселась промерзшим задом почти на всю страну, но тут, на юге, мужчины ходили в рубашках с открытым воротом и коротким рукавом, а женщины – в легких летних платьях и шортах. Вершину здания Первого Банка Флориды венчал окаймленный огромными грейпфрутами цифровой термометр. На нем раз за разом вспыхивало число: 79. «Господи, спасибо тебе за Флориду», – подумал Холлоранн – «за москитов и все прочее».
На заднем сиденье лимузина лежали две дюжины авокадо, ящик огурцов, столько же апельсинов, столько же грейпфрутов. Три больших пластиковых сумки заполнял бермудский лук (сладчайший овощ, какой когда-либо создавал любящий Господь), отличный сладкий горошек (его подадут на гарнир между рыбой и жарким, но в девяти случаях из десяти он вернется несъеденным) и один-единственный голубой пакет фруктовой массы Хаббарда (для чисто личного потребления).
Притормозив у светофора на Вермонт-Стрит, где можно было свернуть с улочки с односторонним движением, Холлоранн выбрался на автостраду № 219, дождавшись зеленой стрелки, и прибавил скорость до сорока миль в час. Ее он сохранял до тех пор, пока город не поредел, уступив место россыпи пригородных бензоколонок, «Бургер Кинг'ов» и «Макдональдс'ов». Сегодняшний заказ был невелик, можно было бы послать за продуктами Бедекера, но тот нервничал, как бы не прошляпить свой шанс покупать мясо и, кроме того, Холлоранн никогда не упускал случая побазарить с Фрэнком Мастертоном. Сегодня вечером Мастертон, может быть, заявится посмотреть телевизор и выпить холлоранновского «бушмилла», но может и не придти. Тоже ничего страшного. Но видеться было важно. Теперь важной оказывалась каждая их встреча – ведь они были уже немолоды. Похоже, последние несколько дней Холлоранн очень много размышлял именно об этом. Теперь они были не так молоды. Когда тебе вот-вот стукнет (или чего греха таить, уже стукнуло) шестьдесят, волей-неволей начинаешь думать об уходе. А уйти можешь в любой момент. Всю неделю это вертелось у Холлоранна в голове – не тяготя, просто, как факт. Смерть – часть жизни. Если уж быть цельной личностью, следует настроиться на это раз и навсегда. И если понять факт собственной смерти трудно, то принять его, по крайней мере, возможно.
Почему у него в голове вертелась подобная мысль, Холлоранн не мог объяснить, но второй причиной, по которой он сам отправился за таким маленьким заказом, была возможность подняться в маленькую контору над гриль-баром Фрэнка. Сейчас там, наверху, обосновался юрист (дантист, занимавший помещение в прошлом году, видимо, разорился) – молодой негр по фамилии Мак-Айвер. Холлоранн зашел и сообщил этому Мак-Айверу, что желает составить завещание. Не мог бы Мак-Айвер помочь? Ну, спросил Мак-Айвер, как скоро вам нужен этот документ? Вчера, ответил Холлоранн, закинул голову и расхохотался. Следующий вопрос Мак-Айвера был: у вас на уме что-нибудь непростое? Ничего такого у Холлоранна не было. У него имелся кадиллак, счет в банке, что-то около девяти тысяч долларов (ничтожный счет) да шкаф с одежкой. Он хочет, чтобы все это отошло к его сестре. А если ваша сестра умрет раньше вас? спросил Мак-Айвер. Ничего, ответил Холлоранн, если такое случится, напишу новое завещание. Не прошло и трех часов, как документ был полностью готов, и теперь покоился в нагрудном кармане Холлоранна, уложенный в жесткий синий конверт, на котором староанглийскими буквами было выведено: ЗАВЕЩАНИЕ.
Почему Холлоранн выбрал такой теплый солнечный денек, когда чувствовал себя так хорошо, чтобы сделать то, что откладывал годами, он не сумел бы объяснить. Но на него вдруг нашло и он не сказал «нет». Он привык потакать своим капризам.
Сейчас он был уже довольно далеко от города. Он прибавил скорость до незаконных шестидесяти и пустил лимузин по левой полосе, которая всасывала основной поток идущего из Питерсберга транспорта. Холлоранн по собственному опыту знал, что и на скорости девяносто миль в час лимузин будет тяжелым, как железо, и даже при ста двадцати потеряет немного веса. Но забойные дни Холлоранна давным-давно миновали. Мысль о том, чтобы погнать с такой скоростью по пустой прямой полосе только пугала. Он старел.
О стекло разбивались жуки. Он покрутил приемник, нашел станцию из Майами, передававшую «соул» и услышал мягкий, причитающий голос Эла Грина.
Холлоранн приспустил окошко, выкинул окурок, потом опустил стекло еще ниже, чтобы запах апельсинов выветрился. Он барабанил пальцами по рулю и при этом мурлыкал себе под нос. Образок с изображением Святого Христофора, подвешенный к зеркальцу, качался из стороны в сторону.
Запах апельсинов вдруг усилился, и Холлоранн понял: сейчас что-то будет. Из зеркальца на него глянули собственные глаза – удивленные, широко раскрытые. А потом его словно ударило и взрыв этот выбил все остальное: музыку, дорогу, убегающую под колеса, рассеянное осознание Холлоранном самого себя, как уникального создания рода человеческого. Как будто кто-то наставил на Холлоранна психическое ружье и выпалил в него воплем сорок пятого калибра:
Лимузин как раз поравнялся с грузовиком с прицепом «Пинто». За рулем сидел мужчина в одежде рабочего. Увидев, что лимузин заносит на его полосу, он нажал на клаксон. Поскольку кадиллак не выровнялся, рабочий взглянул на водителя и увидел: за рулем, глядя куда-то вверх мутными глазами, выпрямившись, будто аршин проглотил, сидит крупный негр. Позже парень говорил жене – ясное дело, ниггер-то просто был так причесан, нынче все так ходят – но тогда ему показалось, что у этого черномазого каждый волосок на голове стоит дыбом. Он подумал, что негру плохо с сердцем.
Рабочий сильно нажал на тормоз, подавшись на удачно подвернувшееся пустое место позади себя. Поперек дороги перед ним протащило багажник кадиллака; рабочий в ужасе и смятении зачарованно смотрел, как длинные продолговатые задние фары перерезали его полосу шоссе едва ли в четверти дюйма от бампера грузовика.
Не отпуская гудок, водитель грузовика резко подался влево и с ревом объехал пьяно виляющий лимузин. Он пригласил водителя лимузина совершить запрещенный законом половой акт с самим собой. Вступить в оральный половой контакт с разными птицами и млекопитающими. Он предложил от собственного имени всем, в ком есть негритянская кровь, убраться на свой родной континент. Выразил искреннюю уверенность в том, какое положение душа водителя лимузина займет на том свете. И закончил, заявив, что, похоже, встречал мать водителя лимузина в публичном доме в Новом Орлеане.
