Мобильник

требуют ремонта (отсюда и низкая цена) или называли «домом для молодоженов», то есть также подчеркивали, что стоит он недорого. Клай и Шарон шутили (до того, как разъехались), что этот «дом для молодоженов» скорее всего станет для них и «домом пенсионеров». А когда Шарон забеременела, они говорили о том, что назовут ребенка Оливия, если родится девочка. «В этом случае, — заявляла Шарон, — только у нас будет Ливви с Ливери-лейн». Как же они тогда смеялись.

Клай, Том и Джордан (бледный Джордан, задумчиво-молчаливый Джордан, который теперь обычно реагировал на вопрос, если он задавался ему второй, а то и третий раз) прибыли на перекресток Главной улицы и Ливери-лейн сразу после полуночи ветреной ночи второй недели октября. Клай диким взглядом уставился на знак «Стоп» у выезда с улицы, на которой последние четыре месяца он бывал только гостем. Знак марала нанесенная аэрозольной краской надпись «АТОМНАЯ ЭНЕРГЕТИКА», как и до его отъезда в Бостон. СТОП… АТОМНАЯ ЭНЕРГЕТИКА. СТОП…

АТОМНАЯ ЭНЕРГЕТИКА. Он не мог понять смысла. Значение понимал, тут вопросов не было, чье-то умное политическое заявление (если бы он обошел город, то, наверное, обнаружил бы такую же надпись на всех знаках «СТОП», даже в соседних городах, скажем, Спрингвейле и Эктоне), но совершенно не понимал, как смысл мог остаться прежним, если мир совершенно переменился. У Клая возникло ощущение: если он будет долго и пристально смотреть на знак, «СТОП… АТОМНАЯ ЭНЕРГЕТИКА», то в нем откроется портал, тоннель-во-времени, как в научно-фантастических романах, и по этому тоннелю он попадет в прошлое, где все будет, как и раньше. Без Импульса и его последствий.

— Клай? — позвал Том. — Ты в порядке?

— Это моя улица, — ответил Клай, словно его слова все объясняли, а потом, не отдавая себе отчета в том, что делает, побежал.

Ливери-лейн была тупиком, как и все улицы на этой стороне города. Поднималась от Главной, а другим концом упиралась в Кентский холм, который на самом деле был изъеденной ветром и солнцем горой. Дубы кронами смыкались над улицей, поэтому что тротуар, что проезжую часть устилала опавшая листва, которая хрустела под ногами. Хватало на улице и заглохших автомобилей. Два столкнулись лоб в лоб, их радиаторные решетки слились в жарком металлическом поцелуе.

— Куда он побежал? — послышался позади голос Джордана. Клаю стало дурно от страха, который звучал в голосе, но он не мог остановиться.

— Все нормально, — ответил мальчику Том. — Пусть бежит.

Клай лавировал между брошенными автомобилями, луч фонаря мельтешил впереди. После очередного зигзага луч этот уперся в лицо мистера Кретски. Мистер Кретски всегда давал Джонни леденец, когда того приводили к нему стричься. Джонни еще был Джонни-малышом, который кричал: «Это меня! Это меня!» — если в доме звонил телефон. Мистер Кретски лежал на тротуаре перед своим домом, наполовину заваленный опавшими дубовыми листьями, а нос у него отъели.

Я не найду их мертвыми, эта мысль билась в голове, снова и снова. Тем более после Алисы. Я не найду их мертвыми, а потом пришла другая мысль, жуткая (но в критические моменты его разум всегда говорил правду). Если уж суждено найти мертвым кого-то из них… пусть это будет она.

Их дом был последним по левую руку («последний слева», о чем раньше он всегда напоминал Шарон, обязательно со злобным смешком[122], даже после того как шутка приелась), и подъездная дорожка упиралась в отремонтированный гараж, в котором едва хватало места на один автомобиль. Клай уже выдохся, но не сбавил скорости. Побежал по подъездной дорожке, разбрасывая листву, чувствуя, как закололо в боку, как во рту появился неприятный медный привкус, как воздух режет горло. Поднял фонарик и направил его в гараж.

Пусто. Вопрос в том, хорошо это или плохо?

Повернувшись, увидел, как пляшущие лучи фонарей Тома и Джордана движутся к нему, и направил свой на дверь черного хода. От увиденного сердце запрыгнуло аж в глотку. Он взбежал по трем ступенькам на крыльцо, споткнулся и чуть не пробил рукой лицевую панель, пытаясь сорвать со стекла записку, приклеенную лишь полоской скотча. Если бы они пришли на час позже, может, даже на полчаса, безжалостный ночной ветер сорвал бы ее и унес за леса и поля. Клай мог бы убить жену за то, что она не потрудилась как следует закрепить записку, и такое разгильдяйство отличало ее во всем, да только…

Записку оставила не Шарон.

2

Джордан подошел к крыльцу, остановился у первой ступеньки, направил луч фонаря на Клая. Том тащился следом, тяжело дыша, при каждом шаге громко шуршал листьями. Встал рядом с Джорданом и направил луч фонаря на листок в руке Клая. Потом медленно поднял его к лицу художника, который застыл, словно пораженный громом.

— Я забыл про чертов диабет ее матери, — и он протянул им записку, которую нашел на двери, приклеенную скотчем. Том и Джордан прочитали ее вместе:

«Папочка!

Случилось ужасное как ты наверное знаешь, я надеюсь что ты в порядке и прочитаешь это. Митч Страйнман и Джордж Гендрон сейчас со мной, люди сходят с ума, и мы думаем из-за мобильников. Папа вот самое плохое, мы пришли сюда потому что я боялся. Я собирался разбить свой если бы я ошибся. Но я не ошибся, его не было. Мама взяла его с собой, потому что ты знаешь бабушка больна и ей хотелось чаще с ней перезваниваться. Богом клянусь, я ужасно перепугался, потому что кто-то убил мистера Кретски. Множество людей мертвы или рехнулись, как в каком-то фильме ужасов, но мы слышали, что люди собираются вместе (HOРМАЛЬНЫЕ люди) в здании мунецепалитета, и туда мы собираемся пойти. Может мама уже там, но господи она взяла мой МОБИЛЬНИК Папочка если ты доберешься сюда, ПОЖАЛУЙСТА, ПРИДИ ЗАБЕРИ МЕНЯ

Твой сын,

Джон Гейвин Ридделл»

Том дочитал записку, потом заговорил, и мягкая вкрадчивость его голоса напугала Клая сильнее, чем могло напугать лобовое предупреждение.

— Ты знаешь, что люди, которые собрались в муниципалитете, могли разойтись кто куда, не так ли? Минуло десять дней, и за это время мир основательно тряхнула.

— Знаю, — ответил Клай. Глаза жгло, и он чувствовал, что в голосе появляется дрожь. — И я знаю, что его мать, возможно… — Он пожал плечами и махнул рукой в темноту, указывая на мир, который находился за пределами засыпанной опавшими листьями подъездной дорожки. — Но, Том, я должен пойти в муниципалитет и посмотреть. Может, они написали, куда пошли. Может, он написал.

— Да, — кивнул Том. — Разумеется, ты должен. А уж там мы решим, что делать дальше. — В его голосе по-прежнему слышалась только доброта, и Клаю даже хотелось, чтобы он рассмеялся и сказал что-то вроде: «Да перестань, наивный ты наш… неужели ты действительно думаешь, что увидишь его вновь? Спустись на гребаную землю».

Джордан прочитал записку второй раз, может, в третий и четвертый. Несмотря на горе и ужас, которые охватили Клая, ему хотелось извиниться перед Джорданом за ошибки, с которыми сын написал письмо, напомнить Джордану, что Джонни находился в стрессовом состоянии, писал на крыльце, согнувшись в три погибели, тогда как его друзья наблюдали за творившимся внизу хаосом.

Джордан опустил письмо.

— Как выглядит ваш сын?

Клай хотел спросить, к чему этот вопрос, потом решил, что не хочет знать ответа. По крайней мере пока не хочет.

— Джонни на голову ниже тебя. Коренастый. С темно-каштановыми волосами.

— Не худой? Не блондин?

— Нет, это его друг, Джордж.

Джордан и Том переглянулись. Взгляды эти были печальны, но, по мнению Клая, в них читалось и облегчение.

— Что? — спросил он. — Что вы видели? Скажите мне.

— На другой стороне улицы, — ответил Том. — Ты не заметил, потому что бежал. В трех домах ниже мертвый мальчик. Светловолосый, худенький, с красным рюкзаком…