прежнему доносился голос Кеннеди с новоанглийским выговором. Теперь он обвинял министра иностранных дел Советского Союза Андрея Громыко во лжи. Без обиняков.
— Соединяю вас, сэр, — раздался в трубке голос телефонистки. Потом она внезапно добавила: — Вы слушаете президента? Если нет, вам надо включить радио или телевизор.
— Я слушаю, — ответил я. И Сейди, наверное, тоже. Сейди, муж которой навешал ей на уши много апокалипсической лапши, густо замешанной на науке. Сейди, которой ее друг-политик из Йеля что-то болтанул о важном событии в Карибском море. Подавление очага напряженности, возможно, на Кубе.
Я понятия не имел, что скажу, чтобы успокоить ее, но проблема оказалась не в этом. Телефон звонил и звонил. Мне это не понравилось. Где она может быть в Джоди в понедельник в половине девятого вечера? В кино? Я в это не верил.
— Сэр, вам не отвечают.
— Я знаю, — ответил я и поморщился, услышав коронную фразу Ли, слетевшую с моих губ.
Мои четвертаки упали в окошечко для возврата мелочи, когда я повесил трубку. Я уже собрался вновь вставить их в щель, но передумал. Какой смысл звонить миз Элли? Теперь я у миз Элли на плохом счету. У Дека тоже. Они посоветуют мне самому решать свои проблемы.
Когда я вернулся в бар, Уолтер Кронкайт показывал сделанные У-2 фотографии строящихся советских ракетных установок. Сказал, что многие члены конгресса уговаривают Кеннеди инициировать бомбардировки и немедленно начать вторжение. Для американских ракетных баз и стратегического воздушного командования впервые в истории введен уровень 'ДЕФКОН-4' [143].
— Американские Б-52 скоро начнут патрулировать небо вдоль границ Советского Союза, — говорил Кронкайт своим сильным, зловещим голосом. — И… что очевидно для всех нас, свидетелей последних семи лет этой все более пугающей 'холодной войны'… вероятность ошибки, потенциально катастрофической ошибки, возрастает с каждым новым витком эскалации…
— Нечего ждать! — крикнул мужчина, стоявший у стола для бильярда. — Разбомбить этих коммунистов прямо сейчас!
Несколько криков протеста, раздавшихся после этого кровожадного заявления, потонули в аплодисментах. Я вышел из 'Айви рум' и быстрым шагом направился к Нили-стрит. Добравшись туда, прыгнул в 'санлайнер' и поехал в Джоди.
Автомобильный радиоприемник снова работал, но вываливал на меня лишь обреченность, когда я мчался вслед за лучами фар по автостраде 77. Диджеи и те подхватили атомный грипп и твердили: 'Боже, благослови Америку' и 'Держите порох сухим'. Когда диджей Кей-эл-ай-эф запустил 'Боевой гимн Республики' в исполнении Джонни Хортона, я выключил приемник. Очень уж это напоминало 12 сентября 2001 года, следующий день после атаки террористов.
Я вжимал педаль газа в пол, пусть двигатель ревел все сильнее, а стрелка индикатора температуры приближалась к красному сектору. Дороги в столь поздний час пустовали, и на подъездную дорожку дома Сейди я свернул в половине первого ночи, может, чуть позже, уже двадцать третьего сентября. Ее желтый 'жук' стоял перед закрытыми воротами гаража, в комнатах горел свет, но на мой звонок дверь никто не открыл. Я обошел дом и постучал в кухонную дверь, с тем же результатом. Мне это нравилось все меньше и меньше.
Запасной ключ она держала под первой ступенькой. Я вытащил его, открыл дверь и вошел. В нос ударил запах виски (ошибиться не представлялось возможным), перебивающий затхлую сигаретную вонь.
— Сейди?
Нет ответа. Через кухню я прошел в гостиную. На низком столике увидел пепельницу, доверху наполненную окурками. Какая-то жидкость впитывалась в журналы 'Лайф' и 'Лук', которые лежали раскрытыми на столике. Я коснулся жидкости пальцами. Понюхал. Виски. Твою мать!
— Сейди?
Теперь я улавливал еще один резкий запах, который хорошо запомнил по загулам Кристи, — блевотины.
Я поспешил к короткому коридору с другой стороны гостиной. Две двери, расположенные друг напротив друга и ведущие в спальню и кабинет, были закрыты, в отличие от двери в конце коридора, за которой находилась ванная. В ярком флуоресцентном свете я увидел заблеванный унитаз. Хватало блевотины и на розовых плитках пола, и в ванне. На раковине стоял пузырек с таблетками. Без крышки. Я метнулся в спальню.
Сейди лежала поперек кровати на сбитом покрывале, в комбинации и одном замшевом мокасине. Второй валялся на полу. Ее кожа цветом напоминала старый свечной воск, и мне показалось, что она не дышит. Потом она громко всхрапнула, всасывая воздух, и выдула его обратно. Четыре жутких секунды ее грудь оставалась неподвижной, потом раздался новый всхрап. Еще одна переполненная окурками пепельница стояла на ночном столике. Смятая пачка 'Винстона', обугленная с одного края от затушенной о нее сигареты, накрывала кучу окурков. С пепельницей соседствовали полупустой стакан и бутылка 'Гленливета'. Практически полная — возблагодарим Господа за маленькие радости, — но волновался я не из-за шотландского. Куда больше меня тревожили таблетки. На столике также лежал конверт из плотной бумаги, из которого торчали фотографии. Я на них и не посмотрел. Тогда не посмотрел.
Сунул руки Сейди под спину и попытался усадить. Шелковая комбинация скользила под пальцами. Девушка рухнула на кровать и вновь всхрапнула. Волосы упали на один закрытый глаз.
— Сейди, проснись!
Никакой реакции. Я схватил ее за плечи, прислонил к спинке кровати в изголовье. Под тяжестью Сейди она затряслась.
— Остаменявпок! — пробормотала девушка заплетающимся языком. Но все лучше, чем ничего.
— Проснись, Сейди! Ты должна проснуться!
Я начал легонько шлепать ее по щекам. Глаза Сейди остались закрытыми, но руки поднялись и попытались — очень слабенько — отбиться от меня.
— Проснись! Проснись, черт побери!
Ее глаза открылись, она посмотрела на меня, не узнавая, вновь закрыла глаза. Но дышала она теперь лучше. Уже не всхрапывала.
Я вернулся в ванную, достал зубную щетку из розового пластмассового стаканчика, включил холодную воду. Наполняя стакан, взглянул на этикетку пузырька с таблетками. Нембутал. В пузырьке осталось около десяти штук, так что речь о попытке самоубийства не шла. Во всяком случае, очевидной. Я выбросил таблетки в унитаз, поспешил в спальню. Сейди соскользнула вбок, голова развернулась, подбородок уперся в ключицу, дыхание вновь стало прерывистым и хрипящим.
Я поставил стакан с водой на столик у кровати и на мгновение замер, потому что мой взгляд упал на одну из фотографий, выползших из конверта. Возможно, на ней была женщина — если судить по длинным волосам, — но точно я сказать не мог. Лицо превратилось в сплошную рану с дырой внизу. И дыра кричала.
Я вновь усадил Сейди, схватил за волосы, откинул голову назад. Она простонала что-то вроде: 'Не надо, больно'. Потом выплеснул воду ей в лицо. Она дернулась и раскрыла глаза.
— Джор? Что ты здесь делаешь, Джор? Почему… я мокрая?
— Проснись. Проснись, Сейди. — Я начал пошлепывать ее по щекам, еще мягче, почти что поглаживать. Никакого эффекта. Ее глаза начали закрываться.
— Уходи… отсюда!
— Если уйду, то сначала вызову 'скорую'. Тогда ты увидишь свое имя в газете. Школьному совету это понравится. Оп!
Мне удалось сцепить руки у нее за спиной и стащить ее с кровати. Комбинация задралась, а потом вернулась на место, когда ее ноги подогнулись, и она ударилась коленями о ковер. Глаза открылись, Сейди вскрикнула от боли, но я поставил ее на ноги. Она качалась из стороны в сторону, отвешивая мне все более сильные пощечины.
— Отвали! Отвали, Джор!
