случившемся. Он подвел ее к переднему пассажирскому сиденью, открыл дверь. Она улыбнулась и чмокнула его в уголок рта. Я уверен, он счел за счастье и первое, и второе. Потом сел за руль, и они уехали.
В этот вечер перед домом на Элсбет-стрит произошла еще одна ссора, и вновь при скоплении живущих в непосредственной близости соседей. Я присоединился к ним, полагая, что в толпе не привлеку к себе особого внимания.
Кто-то — почти наверняка Баух— прислал Джорджа и Джин де Мореншильдт, чтобы те забрали вещи Марины. Баух, вероятно, справедливо рассудил, что только им удастся сделать это без драки, которую мог устроить Ли.
— Будь я проклят, если отдам хоть что-нибудь! — кричал Ли, не замечая, сколь жадно соседи ловят каждое слово. На его шее вздулись жилы, лицо вновь стало багрово-красным. Как он, наверное, ненавидел эту особенность своего организма — краснеть, словно юная девушка, которую застукали за передачей любовной записки.
Де Мореншильдт решил надавить на здравомыслие.
— Подумай, мой друг. В этом случае еще есть шанс. Если она пришлет полицию… — Он пожал плечами и вскинул руки к небу.
— Тогда дайте мне час, — попросил Ли. Его губы искривились, но отнюдь не в улыбке. — Этого мне хватит, чтобы порезать все ее платья и разломать игрушки, которые присылали эти богатеи, чтобы подкупить мою дочь.
— Что происходит? — спросил меня подкативший на 'Швинне' парень лет двадцати.
— Домашняя ссора, как я понимаю.
— Осмонт или как там его фамилия, да? Русская женщина ушла от него? Я скажу, давно пора. Этот тип чокнутый. Он коммунист, знаете?
— Что-то такое слышал.
Ли всходил на крыльцо с гордо поднятой головой, расправив плечи — прямо Наполеон, отступающий из Москвы, — когда Джин де Мореншильдт крикнула ему:
— Прекрати это, придурок!
Ли повернулся к ней, его глаза широко раскрылись. Он не мог поверить, что его так назвали… и обиделся. Посмотрел на де Мореншильдта, как бы говоря: Приструни свою жену! — однако де Мореншильдт молчал. Происходящее определенно забавляло его. Он напоминал театрала, смотрящего вполне пристойную пьесу. Ничего выдающегося, не Шекспир, но время скоротать можно.
— Если ты любишь свою жену, Ли, ради Бога, прекрати вести себя как избалованный мальчишка. Будь мужчиной.
— Вы не можете так говорить со мной. — От волнения его южный выговор стал заметнее.
— Я могу, буду и говорю, — отрезала Джин. — Принеси нам ее вещи, а не то я сама вызову полицию.
— Джордж, вели ей замолчать и не лезть в чужие дела.
Де Мореншильдт весело рассмеялся.
— Сегодня ты — наше дело, Ли. — Он стал серьезным. — Я перестаю тебя уважать, товарищ. Пусти нас в дом. Если ты ценишь мою дружбу, как я ценю твою, немедленно пусти нас в дом.
Плечи Ли ссутулились, и он отступил в сторону. Джин поднялась по ступенькам, не взглянув на него. Но де Мореншильдт остановился и заключил Ли, теперь болезненно тощего, в дружеские объятия. Через пару секунд Освальд обнял его. Я осознал (с жалостью и отвращением), что этот мальчишка — а он и был мальчишкой — заплакал.
— Они что, педики? — спросил парень на велосипеде.
— Они не такие, как все, это верно, — ответил я, — но в другом смысле.
В конце того же месяца, после выходных, проведенных с Сейди, я обнаружил, что Марина и Джун вернулись на Элсбет-стрит. Какое-то время в семье царил мир. Ли снова работал — увеличивал фотографии — и приходил домой вечером, иногда с цветами. Марина встречала его поцелуями. Однажды обратила его внимание на лужайку, с которой убрала мусор, и он ей поаплодировал. Она рассмеялась, и тут я заметил, что зубы у нее белые и ровные. Я не знал, какое отношение имел к этому Джордж Баух, но полагал, что самое непосредственное.
Я наблюдал за этой идиллией с угла и вновь вздрогнул, услышав скрипучий голос старухи с ходунками.
— Долго это не продлится, знаешь ли.
— Возможно, вы и правы.
— Он скорее всего убьет ее, я такое уже видела. — Ее глаза с холодным презрением смотрели на меня из-под всклокоченных волос. — И ты не вмешаешься, ничего не сделаешь, не правда ли, красавчик?
— Я вмешаюсь, — возразил я. — Если станет совсем уж плохо, вмешаюсь.
Это обещание я намеревался выполнить, хотя и не ради Марины.
Через день после обеда у Сейди в День подарков я нашел в своем почтовом ящике листовку от Освальда, хотя подписал ее некий А. Хайделл. Эта вымышленная фамилия упоминалась в записях Эла. За 'А' скрывался Алик. Так называла его Марина, когда они жили в Минске.
Листовка меня не встревожила, потому что такую получили все, кто проживал на этой улице. Она была отпечатана на ярко-розовой бумаге (вероятно, Освальд позаимствовал ее на работе), и я видел с десяток, а то и больше в сточной канаве. Жителей далласского района Дубовый утес не научили относить мусор в положенное для него место.
ДОЛОЙ ПЕРЕДАЧИ ФАШИСТСКОГО 'КАНАЛА-9'!
ДОЛОЙ ЛОГОВО СТОРОННИКА СЕГРЕГАЦИИ БИЛЛИ ДЖЕЙМСА ХАРГИСА!
ДОЛОЙ ФАШИСТА ЭКС-ГЕНЕРАЛА ЭДВИНА УОКЕРА!
Во вторник вечером в программе Билли Джеймса Харгиса 'Христианский крестовый поход' 'Канал-9' намерен показать интервью с ГЕНЕРАЛОМ ЭДВИНОМ УОКЕРОМ, реакционным фашистом стремящимся убедить ДФК напасть на мирных людей Кубы и нагнетающим по всему Югу антинегритянские, сегрегационные настроения. (Если у вас возникли сомнения в точности этой информации заглените в 'ТВ- гид'.) Эти двое выступают за все то, против чего мы баролись во Второй мировой войне и их фашистским ВОПЛЯМ не место в эфире. ЭДВИН УОКЕР — один из тех СТОРОННИКОВ ГОСПОДСТВА БЕЛЫХ, которые пытались помешать ДЖЕЙМСУ МЕРЕДИТУ учится в 'ОЛЕ МИСС'. Если вы любите Америку, протестуйте против бесплатного предоставления эфирного времени тем, кто пропаведует НЕНАВИСТЬ и НАСИЛИЕ. Напишите письмо! Еще лучше приходите 27 декабря на 'Канал-9' и устройте сидячую демонстрацию протеста!
Читая, я попутно отмечал ошибки, потом сложил листовку и сунул в ящик с моими рукописями.
Если на телестудии и состоялась демонстрация протеста, то 'Грязь гералд' не сообщила о ней в номере, вышедшем на следующий день после передачи Харгиса, в которой принял участие Уокер. Я сомневаюсь, что кто-нибудь пришел, включая и самого Ли. Я точно не пришел, но во вторник вечером включил 'Канал-9', потому что хотел посмотреть на человека, которого Ли — вероятно, Ли — в скором времени попытается убить.
Поначалу показывали только Харгиса, толстяка с зачесанными назад, прилизанными черными волосами, который сидел за большим письменным столом и делал вид, будто строчит что-то важное под хоровую запись 'Боевого гимна Республики'. Как только хор смолк, он отложил ручку и заговорил, глядя в камеру: 'Добро пожаловать на передачу 'Христианский крестовый поход', соседи. Сегодня у меня хорошие новости: Иисус любит вас. Да, любит, каждого из вас. Не присоединитесь ли ко мне в молитве?'
Харгис напрягал ухо Господа не меньше десяти минут. Говорил то же самое, что и другие проповедники: благодарил Его за возможность распространять слово Божье и наставлял благословить тех,
