— Черт! — пробормотал Паркер, трясущимися руками поднося ко рту фляжку. — Я сейчас убью его! — из глаз его покатились бессильные слезы. Было три часа дня. Позади остался Портленд. Совсем недавно они миновали указатель, извещавший, что до границы Нью-Хэмпшира осталось всего 44 мили.
Всего. Всего — что за идиотское слово!
Гэррети шел рядом с Макфрисом, но тот с самого Фрипорта молчал. Да Гэррети и не решался говорить с ним. Он опять был в долгу и стыдился этого потому, что знал — он сам не сможет спасти Макфриса. Джен с матерью исчезли, исчезли навсегда. Если только он не выиграет. А сейчас он очень хотел выиграть.
Странно, он в первый раз хотел выиграть. Даже на старте, который теперь казался эпохой динозавров, он вряд ли всерьез хотел этого. Тогда все еще казалось игрой, но ружья стреляли не пистонами, и все это было реально.
И он хотел выиграть.
Ноги болели вдвое сильнее, и при глубоком вдохе появлялась острая боль в груди. Не утихал и жар — может быть, он заразился от Скрамма.
Он хотел выиграть, но не верил в это. На финише ведь не будет уже Макфриса, чтобы его спасти. Он просто не сможет сделать последний шаг. С Фрипорта они потеряли только троих. Одним из них был несчастный Клингерман. Осталось двадцать.
Они перешли по мосту тихий ручеек. Грянули выстрелы, толпа вскрикнула, и в сердце у Гэррети опять зашевелилась робкая надежда.
— Видел свою девушку?
Это был Абрахам, напоминающий участника Батаанского марша. Почему-то он снял куртку и рубашку, обнажив костлявую грудь.
— Да, — сказал Гэррети. — И я собираюсь вернуться к ней.
Абрахам улыбнулся:
— Что! Ах да, есть такое слово: вернуться. Это был Таббинс?
Гэррети прислушался, но ничего не услышал, кроме гула толпы.
— Я говорю себе, — сказал Абрахам, — что нужно ни о чем не думать, только подымать и опускать ноги.
— Правильно.
— Но тут такое дело… Даже не знаю, как тебе сказать.
Гэррети пожал плечами:
— Просто скажи.
— Ладно. Мы должны пообещать друг другу.
— Что?
— Не помогать никому. Просто идти и все.
Гэррети смотрел на свои ноги, босые и грязные, с сильно вздувшимися венами. Он не мог вспомнить, когда ел в последний раз, и боялся упасть в обморок от голода. Абрахам, обутый в тяжелые оксфордские ботинки, с суеверным ужасом смотрел на голые ноги Гэррети.
— Это звучит безжалостно, — заметил Гэррети.
— Что делать.
— А с остальными ты говорил?
— Нет еще. Только с тобой.
— Да, тебе, должно быть, это нелегко.
— Ничего легкого уже не будет.
Гэррети открыл было рот, потом закрыл. Он посмотрел вперед, на Бейкера, идущего с трудом, приволакивая левую ногу.
— Зачем ты снял рубашку? — спросил он Абрахама.
— Она колется. Должно быть синтетика. У меня аллергия на синтетику.
Так что ты скажешь?
— Ты похож на религиозного фанатика.
— Да или нет?
— Ладно. Я согласен.
“Теперь ты животное, Гэррети. Грязное, измученное животное. Ты продал их".
— Если ты попытаешься помочь кому-нибудь, мы не будем тебя удерживать.
Это против правил. Но после этого никто не будет с тобой говорить.
— Ладно.
— Пойми, Рэй. Никто ничего не имеет против тебя, но так нужно.
Закон джунглей.
— Ладно. Мне это не по вкусу, скажу честно, но я согласен. И говорю: я хочу увидеть, как тебе выпишут пропуск, Абрахам. Очень хочу.
Абрахам облизал губы.
— Да.
— У тебя хорошие туфли.
— Только ужасно тяжелые.
— Ну, тебе же не блюз в них танцевать.
Абрахам хрипло засмеялся. Гэррети посмотрел на Макфриса.
Невозможно было понять, о чем он думает и думает ли вообще. Дождь пошел сильнее, холоднее. Кожа у Абрахама приобрела оттенок рыбьего брюха. Гэррети подумал, что теперь никто не скажет Абрахаму, что без рубашки он не доживет до утра.
“Макфрис, где ты? Ты слышишь нас? Я продал тебя, Макфрис, мушкетеров больше нет".
— Ох, как не хочется так вот умирать, — Абрахам плакал. — На глазах у всех этих болванов. Это так глупо. Так глупо.
Гэррети дал обещание в 15.15. Но к шести часам пропуск выписали лишь одному. Все шли молча. Группы полностью распались. Все они согласились с предложением Абрахама. Стеббинс рассмеялся и предложил скрепить клятву кровью.
Становилось очень холодно. Гэррети начал думать, что солнце — это сон.
Даже Джен теперь казалась ему сном — сном в никогда не бывшую летнюю ночь. Он вспомнил отца с его широкими плечами грузчика, с копной волос.
Вспомнил, как отец таскал его на спине.
Он с досадой подумал, что во Фрипорте почти не смотрел на мать, но она была там — в своем старом черном пальто, с исхудавшим, измученным лицом.
Он, должно быть, обидел ее своим невниманием. Но теперь это было неважно. «Погружаюсь глубже», — подумал он. На этой глубине все казалось проще.
Он поговорил с Макфрисом, и тот впервые признался, что спасал его чисто инстинктивно. Во Фрипорте он увидел молодую беременную женщину и вспомнил о жене Скрамма. Он совсем о ней забыл.
Длинный путь продолжался. Города проходили мимо них. Он впал в забытье, из которого его вывели выстрелы и вопли толпы. Вскинув голову, он увидел Колли Паркера, стоящего на броне вездехода с карабином в руках. Один из солдат упал и лежал теперь на земле с пустыми, бессмысленными глазами, уставленными в небо. Во лбу у него чернела аккуратная дырочка.
— Ублюдки! — закричал Паркер. Другие солдаты отпрыгнули от вездехода.
— Парни, бегите! Бегите! Вы… Участники глядели на Паркера, не понимая, в то время как один из солдат высунулся из-за вездехода и всадил ему пулю в спину.
— Паркер! — крикнул Макфрис, будто он единственный осознал, что произошло. — Нет! Паркер!
Паркер застонал. Пуля была разрывной, и на его защитного цвета рубашке расплылось красное пятно.
— Черт, — изумленно сказал он.
Он еще дважды нажал на курок карабина. Кто-то в толпе вскрикнул от боли. Потом ружье выпало у него из рук, и он рухнул вниз и лежал там, тяжело дыша, как собака, сбитая автомобилем. Изо рта у него хлынула кровь..
— Вы. У… Блю… Ублю… — и он умер.
