А разговору было!
СВЕТ ГАСНЕТ
Первым звеном в цепи событий, что привели к небывалым по размаху разрушениям и человеческим жертвам, явилась летняя гроза, во время которой отказали оба генератора.
Гроза разразилась девятнадцатого августа, спустя почти пять месяцев после боевой операции во владениях Грэнтера в Вермонте. Десять дней парило. А тут, как перевалило за полдень, сгустились грозовые тучи; впрочем, никто из сотрудников, работавших в двух красивых, построенных еще до гражданской войны особняках, чьи фасады разделяло широкое зеленое полотно газона с ухоженными клумбами, никто не принял всерьез грозного предупреждения — ни садовники, оседлавшие свои газонокосилки, ни женщина- оператор, которая обслуживала ЭВМ подразделения А — Е (а также автоматизированную линию подачи горячего кофе) и которая, пользуясь обеденным перерывом, вывела из конюшни красавицу лошадь и пустила ее в галоп по идеальной дорожке для верховой езды, ни, тем более, Кэп — он осилил богатырский бутерброд в своем кондиционированном офисе и снова взялся за бюджет предстоящего года — что ему до этой парилки за окном?
В тот день, вероятно, лишь один человек из всей Конторы — Рэйнберд за версту почуял грозу, оправдывая таким образом свое имя. Он подъехал к стоянке машин в двенадцать тридцать, хотя отметиться перед началом работы он должен был в час. С утра ломило суставы и ныла искромсанная пустая глазница — не иначе к дождю.
Он приехал на стареньком облезлом рыдване с наклейкой «О» на ветровом стекле. Он был в белом халате уборщика. Перед тем как выйти из машины, он закрыл глаз узорчатой повязкой. Он носил ее только в рабочие часы — ради девочки. Повязка смущала его. Она напоминала ему о потерянном глазе.
Огороженный со всех сторон паркинг был поделен на четыре сектора. Личная машина Рэйнберда, новенький желтый «кадиллак», заправленный дизельным топливом, имел наклейку «А» на стекле. Что означало: стоянка для важных персон; она находилась под окнами особняка, расположенного южнее. Подземный переход и лифты соединяли стоянку для важных персон непосредственно с вычислительным центром и помещениями для экстренных совещаний, обширной библиотекой, залами для периодики и — с этого можно было начать — приемной; за безликой табличкой скрывался целый комплекс лабораторий и примыкавших к ним помещений, где содержались Чарли Макти и ее отец.
Стоянка «В» — для служащих второго эшелона — была чуть подальше. Еще дальше находилась стоянка «С» — для секретарш, механиков, электриков — словом, для технического персонала. Стоянка «D» предназначалась для безликой массы — для тех, кто, как говорил Рэйнберд, на подхвате. Эта стоянка, с ее богатой и пестрой коллекцией развалин детройтского происхождения, находилась совсем на отшибе, оттуда было уже рукой подать до Джексон-Плейнс, где еженедельно устраивались гонки на фургонах для скота.
«Вот где развели бюрократию», — подумал Рэйнберд, запирая свой рыдван; он задрал голову, чтобы убедиться — тучи сгущаются. Грозы не миновать. Часам к четырем ливанет, решил он.
Он направился к сборному домику из гофрированного железа, предусмотрительно упрятанному среди высоких сосен: здесь отмечались служащие пятой и шестой — низших — категорий. Халат Рэйнберда развевался. Мимо проехал садовник на одной из полутора десятков газонокосилок, находившихся в ведении отдела озеленения. Над машиной парил веселенький цветастый зонтик от солнца. Садовник, казалось, не замечал Рэйнберда — тоже отголосок бюрократических порядков. Для работников четвертой категории тот, кто принадлежал к пятой, превращался в человека-невидимку. Даже обезображенное лицо Рэйнберда почти не обращало на себя внимания — как во всяком правительственном агентстве, в Конторе работало достаточно ветеранов, внешность которых была «в полном порядке». Американскому правительству незачем было учиться у фирмы «Макс Фактор» косметическим ухищрениям. Существовал один критерий: ветеран с явным увечьем — протез вместо руки, инвалидное кресло, обезображенное лицо — стоил трех «нормальных» ветеранов. Рэйнберд знавал людей с душой и мыслями, изуродованными не меньше, чем его лицо во время той вьетнамской прогулочки в веселой компании, людей, которые бы с радостью пошли хоть разносчиками в «Пиггли-Виггли». А их не брали — вид не тот. Жалость к ним Рэйнберд не испытывал. Все это его скорее забавляло.
Он был уверен на все сто, что те, с кем он сейчас непосредственно работает, не узнавали в нем агента и хиттера. Кем он был для них еще семнадцать недель тому назад? Неразличимый силуэт в желтом «кадиллаке» с поляризованным ветровым стеклом и наклейкой «А».
— Вам не кажется, что вас несколько занесло? — сказал ему как-то Кэп. — У девчонки нет никаких контактов с садовниками или стенографистками. Вы видитесь один на один. Рэйнберд покачал головой:
— Достаточно малейшей осечки. Случайно оброненной фразы, что добрый дядя уборщик с изувеченным лицом ставит свою машину на стоянке для важных персон, а после переодевается в рабочий халат в душевой для технического персонала. Я пытаюсь создать атмосферу доверия, основанного на том, что мы с ней оба чужаки или, если хотите, уроды, которых гноят в американской охранке.
Кэпа покоробило: он не любил дешевой иронии по поводу методов Конторы, тем более что во всей этой истории методы действительно были крайними.
— Великолепно придумано, ничего не скажешь, — уколол его Кэп.
Крыть было нечем, потому что ничего великолепного, в сущности, из этой придумки пока не вышло. Девочка даже спички и той не зажгла. И с ее отцом дело обстояло не лучше — ни малейшего проблеска дара внушения, если таковой вообще сохранился. Они все больше сомневались в этом.
Рэйнберда тянуло к девочке. В первый год своего пребывания в Конторе он прослушал ряд курсов, которые тщетно было бы
Сеть забегаловок, где можно быстро перекусить, искать в программе колледжа — прослушивание телефонов, угон машин, тайный обыск и еще несколько в том же духе. Но по-настоящему его увлек один курс — взламывание сейфов, — прочитанный ветераном своего дела по фамилии Дж. М. Раммаден. Последнего доставили прямиком из исправительного заведения в Атланте, с тем чтобы он обучил своему искусству новобранцев Конторы. Раммадена называли лучшим специалистом в этой области, что, по мнению Рэйнберда, соответствовало действительности, хотя на сегодняшний день, полагал Рэйнберд, он едва ли в чем уступил бы своему учителю.
Раммаден, который умер три года назад (Риберд, кстати, послал цветы на его похороны-вот где комедия!), рассказал им целую сагу про скидморские замки, про сувальные замки и цилиндровые, про предохранительную защелку, которая намертво заблокирует запирающий механизм, стоит только сбить цифровой циферблат молотком или зубилом; рассказал им про отмычки и подгонку ключей, про неожиданное применение графита, про то, как можно сделать слепок ключа с помощью обмылка, и как делать нитроглицериновую ванну, и как снимать слой за слоем заднюю стенку сейфа.
Рэйнберд внимал Дж. М. Раммадену с холодной и циничной заинтересованностью. Однажды Раммаден сказал, что с сейфами, как с женщинами: просто надо иметь время и необходимый инструмент. Бывают, сказал он, крепкие орешки, бывают хрупкие, но нет таких, которые нельзя было бы разгрызть. Девочка оказалась крепким орешком.
Поначалу им пришлось кормить Чарли внутривенно, иначе она уморила бы себя голодом. Постепенно до нее дошло, что, отказываясь от еды, она не выигрывает ничего, кроме синяков на локтевых сгибах, и тогда она стала есть — без всякого желания, просто Потому, что эта процедура менее болезненная.
Ей приносили книжки, и кое-что она прочитывала — пролистывала, во всяком случае; иногда она включала цветной телевизор — дисплей — и через несколько минут выключала. В июне она просмотрела целый фильм — картину местного производства по мотивам «Черной красавицы» и еще раза два прокрутила «Удивительный мир Диснея». Больше ничего. В еженедельных докладных замелькало выражение «спорадическая афазия».
Рэйнберд заглянул в медицинский справочник и сразу все понял — возможно, даже лучше самих врачей, недаром он воевал. Иногда девочке не хватало слов. Ее это не удручало; она стояла посреди комнаты и беззвучно шевелила губами. А иногда у нее вдруг вылетало не то слово. «Что-то мне не нравится это платье. Лучше бы соломенное». Случалось, она себя мимоходом поправляла — «я имела в виду зеленое», — но чаще всего оговорка оставалась незамеченной.
Справочник определял афазию как забывчивость, вызванную нарушением мозговой деятельности. Врачи, наблюдавшие Чарли, бросились химичить. Оразин заменили валиумом — никакого улучшения.
