Он не сразу сообразил, что разговаривает с Келеной. Гарпия наклонилась к иллюзиону, целиком отдавшись работе. Пассировку она провела с блеском. Инвокации – удовлетворительно. Фитиль горел, не давая копоти. Дым рассеялся, в «творильне» возник пейзаж: скала над обрывом, внизу – море.
На ветке можжевельника сидела гарпия.
Пейзаж напоминал зыбкую акварель. Все узнаваемо, есть свет и перспектива. Но скала, дерево, волны с барашками на гребнях скорее угадывались зрителем, восстановлены по намекам. Ограничена запасом маны, Келена сосредоточилась на гарпии. Маленькая женщина-птица соответствовала оригиналу до мелочей. Кроме лица – сколько Кручек не щурился, он не мог разобрать: похожа иллюзия…
Или нет.
Одинокая, гарпия в иллюзионе смотрела куда-то за море. Над ней, серебряным приговором, возникали руны, коверкая жесть оправы:
«Ценность утилитарная».
Доцент нахмурился, разочарован. Прием из элементарных. Возьми лекаря, пекаря, солдата, обозначь признаки ремесла – ланцет, скалку, копье – и утилитарная ценность налицо. Правда, в случае с гарпией, сидящей на ветке, вопрос утилитарной ценности спорен. Даже не сам вопрос, а уровень этой ценности…
– Продолжайте, – он зашагал дальше.
Марыся в качестве примера избрала жабу. Кручек удивился такому решению капитанской дочки. Он ждал ветра, туч, грозы. Корабля в море. И нате вам – жаба. Жирная зеленая квакуха. Посреди болота.
– Ну-ка, дайте развитие…
Встав за спиной девушки, он ждал, как та выпутается из ситуации. Иллюзион тоже молчал, колеблясь. Жаба высунула длинный язык и слопала комара. Вскоре еще пара комаров нашли гибель в желудке обжоры. «Ценность…» – проявились задумчивые руны.
И замерцали, не спеша с резюме.
Жаба взлетела в воздух. Кочка под ней трансформировалась в блюдо, по краям художественно выложенное укропом, базиликом и галангалом. Болото – в дорогую ресторацию. Комары – в расторопных кельнеров. Приземлившись на блюдо, жаба вывернулась наизнанку и утратила большую часть тела. Одни лапки, считай, остались – «cuisses de nymphes d'aurore», если верить меню, раскрытому на странице: «Шеф-повар Огюст Эскоффье рекомендует».
«Ножки нимф утренней зари», – перевел Кручек.
«Ценность утилитарная», – согласился иллюзион.
Доцента взяли сомнения. Он полагал, что в данном случае ценность – избыточная. Но иллюзиону виднее. Пока Кручек размышлял, ресторация исчезла, вновь сменившись болотом. Жаба внаглую жрала комаров, вернув себе исходный вид. Наевшись, она выпучила глаза и надулась. Миг, другой, и из ее зада вывалился крупный рубин. Следом – второй. И третий.
Отрыгнув горсть жемчужин, жаба добилась признания:
«Ценность избыточная. Зафиксировано».
На лбу Марыси выступили капельки пота. Жаба угомонилась, дорогие испражнения расточились туманом. Кто-то шел из глубины болота к жабе, тыча в трясину слегой. Голова квакухи вспучилась трехлучевым гребнем. Гребень быстро твердел, отрываясь от бородавчатой кожи, заворачиваясь кольцом. Раз-два, и жаба причислила себя к сонму коронованых особ.
Сунувшись в тину, она вынырнула обратно со стрелой во рту. Выкаченные зенки приобрели странное, лукавое выражение. На толстой шее сверкнуло колье, очень похожее на то, какое носила профессор Горгауз.
Молодой дворянин, выбравшись из болота, уставился на красавицу, словно ждал фею, а встретил дракона. Волосы дворянина патлами выбивались из-под шляпы. Тонкой струйкой на подбородок текла слюна. Беззвучно шевелились губы, изрыгая брань. Сходство было несомненным, но Кручек не стал заострять на нем внимание.
И заслонять иллюзион Марыси от Хулио Остерляйнена тоже не стал. Сами разберутся. Наше дело – Высокая Наука. А в амурных делах Вечный Странник ногу сломит.
«Ценность пиковая», – подтвердил иллюзион.
– Отлично, – похвалил доцент.
Он хотел продолжить обход, но зачем-то обернулся к гарпии. И понял, что дело плохо.
В иллюзионе Келены творилась неразбериха.
Ясно видимой оставалась лишь крошечная женщина-птица. Сменив кривые лапы на стройные девичьи ножки, она парила в вышине. Над ней крутилась воронка смерча, уходя в крышку «творильни». Под гарпией кипело бурое месиво. Временами из него проступал горный пик, крыша дворца или крона дерева.
И вновь – кисель, вьюга красок и форм.
«Ей не хватает маны, – догадался Кручек. – Я же предупреждал: не увлекайтесь панорамой!» Вмешаться, а тем более оказать помощь он не имел морального права. Студентка сама должна выстроить пример. Мало маны? – измени, найди другое решение, упрости…
Гарпия хлопнула крыльями, словно рвалась с привязи. Оперение сменило цвет с пестрого на гладко- стальной. Сжались когти лап, кроша дерево скамьи. На алебастровом лбу выступили жилы, как у портового грузчика, вскинувшего на спину тюк с зерном.
Струйка пота пролилась от виска к щеке.
Из бурой пакости вывернулась змея с головой старика. Летучая гадина очень напоминала лейб- малефактора Нексуса при исполнении, особенно в профиль. На взгляд Кручека, гарпия сильно рисковала с аналогиями. Если это делалось сознательно, то зря.
Верной собачонкой змея ластилась к женщине-птице. Из зубастого, отнюдь не старческого рта текли слюни. Казалось, монстр изо всех сил желал помочь хозяйке справиться с бедой. Но не знал – чем. К змее присоединилась еще одна тварь, какой не найти в бестиарии – саранча со жвалами паука. Описав два-три круга, саранча не выдержала, сорвалась во вьюгу и сгинула.
За ней, извиваясь, последовала змея.
Одинокая, маленькая, брошенная даже чудовищами, гарпия парила между жадной воронкой смерча и кашей, подгорающей на огне фитиля. Воздуха оставалось мало. Еще минута, и челюсти сомкнутся. Беззвучно крича, гарпия искала выход – и не находила.
Рядом тихо застонала Марыся.
Доцент обернулся. Капитанская дочка с вниманием, достойным лучшего применения, следила за «творильней» соседки. Глаза девицы лихорадочно блестели. Губы плотно сжались, но стон находил путь наружу. Так узник любой ценой стремится прочь из застенков. Блестящий ручеек пота начал свой путь – от виска к щеке…
Обе студентки сейчас были до изумления похожи: крылатая и бескрылая, взрослая и юная, гарпия и человек.
– Вам плохо? – шепотом спросил доцент. – Хотите выйти?
– Н-нет…
– Все в порядке?
– Д-да…
У Кручека сложилось впечатление, что Марыся врет. И больше всего на свете боится, что ее силой выведут из лаборатории. Пожав плечами, он не стал спорить. Тем паче, в иллюзионе гарпии ситуация стала налаживаться. Невидимые руки разжали челюсти: богатырь, явившийся на подмогу, рвал пасть льву. Смерч поднялся к самой крышке, размазавшись по ней. Глиняные пузыри опали вниз, высвобождая пейзаж.
Ручей, пригорок, стайка рябин. Цветы, похожие на бабочек. Бабочки, похожие на цветы. Крошка Томас Биннори склонился над арфой. Четыре красавицы-феи кружатся, заключив поэта в вечный хоровод, будто драгоценный камень – в оправу.
Красота, уют, покой – и гарпия над головами.
«Неудачный пример, – сделал вывод Кручек. – Очень сложный. И вызывает у зрителя отторжение. Коронный друнгарий за такой пример наградил бы орденом. Желай я убедить реттийцев в агрессивности гарпий, не нашел бы ничего лучшего. Хрупкий мир поэзии, оазис прелести живой – и в небе свора чудовищ,
