рубинами-сапфирами. Ювелир в лавке, конечно, ломаного гроша не даст, а девчонке перстенек изладить – в самый раз. В сухих ветках акации плеснули две виолы, лира и органиструм. Восемь подвижных кобылок органиструма скакали на шейке инструмента, местами повышая тон до смешного ржания.
Мускулюс и не думал, что получится так здорово.
Он боялся одного: обиды Яноша. Ну, как если бы королевский скороход влез в состязания хромого с колченогими, приноравливаясь к их ковылянию. Нет, парень не обиделся. Напротив, принял самое живое участие, делая пассы, выкрикивая заклятья и комментируя ритуал учеными словами. У отца небось нахватался, умник. Детвора бесилась от счастья, и если что смутило колдуна, так это реплика «заячьей губы», когда потеха завершилась.
– Ой мамочки! – счастливая, бросила девочка, любуясь колечком и каменьями. – Красотища! А феечки были красивше… в передничках, с вуальками…
«Какие феечки?! – чуть не спросил Андреа, оскорбленный в лучших чувствах. – Где ты видела феечек, дурища?!» Ладно, что взять с малышни. Им палец покажи – одни хохотать станут, другие ла-лангского ифрита увидят, с рогами, ногами и дымным язычищем. Магия, шмагия – один шесток. Пока не вырастут.
– Ты чего из дому сбежал? – вместо этого спросил он у Яноша, когда ребятня разбежалась по домам: хвастаться. – А, Янош Кручек, отрок из приличной семьи? Что, достали заботой? Отца б пожалел, гулена…
Сын приват-демонолога Кручека не спешил отвечать. И не стал спрашивать, откуда собеседник догадался и все такое. Присел на корточки: опытные бродяги могут так сидеть часами. Тронул пальцем набухший синяк, скривился.
– Они меня, мастер Андреа, до дырок изжалели. Ветром насквозь продувало от ихней жалости. Небось дядя Фарт сейчас вцепится, домой потащит. Спасать будет. Он мне как второй отец, с младенчества…
– Не вцепится. Он тебя еще не видел, твой дядя Фарт. А видел, так не узнал. У него своих забот полон рот. Хотя тут ты прав: если узнает, то потащит. За уши. И правильно: доцент Матиас совсем на тень похож сделался. А был видный мужчина, в теле. Не стыдно?
Парень ухмыльнулся разбитым ртом:
– Не-а. Они ведь решили, что я страдаю. Мучаюсь. Лечили, отколдовывали, папа теории строил… У него теории – закачаешься. Вам дядя Фарт еще не рассказывал, что демонов нет? Совсем?
В горле пискнул еж-смехач. Колдун еле сдержался. Картина маслом: «Охотник на демонов Цвях излагает малефику Мускулюсу, что демонов нет!» Жанровое полотно. Вывесить в Трестентской галерее, от зрителей отбою не будет. Но смех быстро иссяк, когда Андреа понял: Янош ловко уводит разговор от главной темы. В сущности, колдуну было без разницы, вернется ли беглец домой, утешит ли печального родителя. Интерес вызывала разве что фраза: «Они решили, что я страдаю». Интерес пополам с уважением. Из железа парнишка делан. Таких жалеть – только злить. А отец с приятелем не догадались.
Слишком много совпадений. Слишком.
Судьба играет со случаем в расшибалочку, отчаянно проигрывая?
– О теориях, молодой человек, мы поговорим в следующий раз. А сегодня – время отдыха. После удачной баталии. Надеюсь, сударь Кручек, ты понимаешь, что я тебя жалеть не собираюсь? Ни капельки?
– Ага, – счастливо осклабился «сударь Кручек». – Понимаю. И признателен по гроб жизни.
Спросить у нахала, откуда он знаком с Лесным Дитятей? То, что Янош после боя разговаривал не с лилипуткой, а с треклятым одуванчиком, было ясно еще во время рассказа ведьмы. Осведомиться, чем парень обязан крошечной бесовке, что она имеет право ему выговаривать? Каких денег задолжал, в какие дела ввязался? А парень ответит, что знать ничего не знает, не ведает. Подбежала циркачка, стала глупости пороть. Небось от страха. Добряк Янош возьмись Зизи успокаивать, а девица прочь поди. Все. Занавес. Публика мечет на сцену гнилые фиги.
Ты ему: «Ваша карта бита! Признавайтесь!»
Он тебе: «Признаюсь! Чистосердечно!..»
– Давай я лучше расскажу одну историю, – вместо допроса сказал Мускулюс, присаживаясь напротив. Сидеть на корточках было неудобно, но он терпел. – Жил-был один чародей.
– Вроде вас, мастер Андреа?
– Вроде нас. Шел он как-то… ну, допустим, лесом. И встретил… ну, допустим, темного гения. Или светлого. У них, у гениев, на лбу не написано, темные они или светлые. Слово за слово, заключили чародей с гением договор. Чародей исполняет для гения три работы, гений исполняет чародею три заветных желания. Или гений одно желание исполняет авансом, а чародей тогда работает не за страх, а за совесть…
Сердце подсказывало малефику: он на верном пути.
– А что было дальше? – напрягся парнишка. Трудно сказать, хотел он продолжения истории или заподозрил неладное. Взгляд Яноша, невинный настолько, что мог оказаться подделкой, буравил рассказчика. – Дальше что?!
– Вот ты, братец, и думай: что дальше? И помни, что третья работа – она, если верить сказкам, самая пакостная.
Уходя, колдун оглянулся. Янош сидел под акацией, нахохлясь больным воробьем. Беглый сын приват- демонолога Кручека думал. Вокруг него водили хоровод тени: детвора, лилипутка Зизи в двух ипостасях, дородный Леонард Швеллер притоптывал ногой, чесал в затылке малефик Андреа Мускулюс… Видеть в этом хороводе себя было чуть странно, но не более того.
А кожевник с циркачкой и вовсе смотрелись как родные.
Spatium X
Как лист увядший падает на душу…
Caput XI
Безумный день клонился к вечеру. Жестокие проказы детства и сумасбродство юности уступали место спокойной рассудительности, что приходит с возрастом. Когда время твое близится к закату, начинаешь больше ценить мерное течение жизни, располагающее к созерцанию. Резкие вывихи судьбы больше не возбуждают, вызывая досаду и глухое томленье сердца. Кажется, день это наконец уразумел, чему Мускулюс тихо радовался, лежа на кровати и бездумно глядя в потолок. Он искренне надеялся, что вечер трудного дня не преподнесет больше никаких сюрпризов.
Малефик по собственному опыту знал, сколь опасны и беспочвенны бывают подобные надежды, – но ничего не мог с собой поделать.
Внизу приглушенно брякала посуда: Цетинка собирала ужин. По соседству из-за заборов лениво брехали собаки. Хозяйский Нюшка брезговал пустолайками, блюдя достоинство. Скрипнули ворота. Вскоре на первом этаже тяжело, по-хозяйски забухали шаги Леонарда Швеллера. Солнце подкатилось к краю небосклона, сладко зевнуло и блаженно погрузилось в розовую перину облаков. Зато Андреа Мускулюс, напротив, поднялся с кровати, с удовольствием потянулся, хрустнув суставами, и отправился ужинать.
Лишь сейчас он вспомнил: по календарю с нынешнего утра вступил в свои права день Добряка Сусуна, иначе Постный Четверг. Скоромное и хмельное, а также блюда из тыквы и баклажанов, любимых овощей Сусуна, нынче дозволялось вкушать лишь самому виновнику торжества. Ну и, разумеется, еретикам, кто не чтит доброго гения. Еще святым праведникам – праведникам малый грех, что блоха коню, а жрать они горазды. Честным же обывателям, истово верящим, что сегодня милостивец съедает их беды-злосчастья без вреда для своего драгоценного здоровья, – этим завещалось постничать.
