– Вы расскажете, что с вами произошло?
– Да.
…Когда Джеймс закончил, охотник на демонов долго молчал. Молчала и ведьма, глядя не на раненого – на мужа; боясь нарушить тишину, помешать венатору думать.
– Это худшее из того, что могло случиться.
Голос мага звучал жестью под ветром.
– Это гений.
«Гении не от мира сего!» – говаривал Гарпагон Угрюмец, учитель Фортуната Цвяха в нелегком деле охоты на демонов, когда был в дурном настроении. То же самое он повторял после визита Трифона Коннектария, своего друга детства, отца гипотезы осевой конгениальности, – но в данном случае Гарпагон еще и бранился последними словами, не стесняясь присутствием молодого ученика.
И был прав.
Гении существуют. Это известно любому чародею с высшим и даже средним профессиональным образованием. Людям, не связанным с Высокой Наукой, это известно ничуть не в меньшей степени – но, в отличие от чародеев, факт существования гениев их не раздражает. По одной гипотезе, гении считались высшей формой эволюции джиннов. По другой – гении были недобоги, тупиковая ветвь. По третьей, совсем уж завиральной гипотезе (за авторством Коннектария, о которой речь шла выше), гении – аборигены миров, нанизанных с нашим на единую мануальную ось, данные нам в ощущении при достижении пиков их личной гениальности.
Честно говоря, ни одна из гипотез не получила должного подтверждения. Изучать гения можно лишь по его проявлениям, а закономерности, полученные таким путем, могли свести с ума кого угодно. «И сводили!» – добавлял Гарпагон Угрюмец после визита Трифона Коннектария, выразительно крутя пальцем у виска.
Гения же во плоти никто и никогда не видел.
Да, Добряка Сусуна изображали пузатым весельчаком, перед которым два лысых мальчика несли поднос с людскими грехами и тяготами – дабы гений мог их пожрать на радость своим поклонникам. Да, Черную Кварру рисовали в виде черного, как смоль, квадрата – и верили, что, сосредоточась на квадрате, всякий через сорок восемь часов узрит истинный облик Кварры, Расхитительницы Пороков. Но традиция эта пошла откуда угодно, только не от явления гениев народу.
Скажите на милость, кто первым придумал при виде шелудивой собаки скакать на одной ножке, петь: «Кварра, Кварра, сделай милость, чтобы мне деньга приснилась!» – а в конце тянуть себя за нос? Но ведь скакали, и пели, и тянули – и в трех случаях из пяти милость Черной Кварры вскоре приносила верующему материальную прибыль!
Добрыми или злыми гении не были. Их такими звали, в зависимости от характера проявлений, стабильных или случайных. Тот же Добряк Сусун в давние времена слыл не таким уж добряком, а «петух отпущения», приносимый гению в жертву, не всегда был петухом…
Доподлинно известным в данном случае считалось лишь наличие эффекторов, иначе «перчаток». Потусторонний гений, входя в контакт с материальным миром, оставлял здесь эфемерную часть своего присутствия, концентрируя его в неких предметах – своеобразную «руку» в «перчатке». Кольцо, нож, шляпа, чернильница, наконец, статуэтка, как в случае с Лысым Гением, – это облегчало контакт и закрепляло за владельцем «перчатки» некоторые преимущества.
Легко определить, является ли старая лампа обиталищем джинна. Но выяснить, является ли старая шляпа эффектором гения, – о, чародеи надрывались, пытаясь уловить хоть какую-то эманацию! Зато специфические свойства эффектора с легкостью открывались избранникам, которые соприкоснулись с незримым присутствием.
Иногда избранники радовались своей отмеченности.
Чаще – нет.
Высокая Наука хороша тем, что обоснована теорией и подкреплена практикой. Трансформации маны, вербальные вибрации, принципы общего пассирования; демонология, мантика, малефициум – все логично, все доступно, все понятно. Изучай и пользуйся, при должной толике таланта или даже без оной.
К сожалению, в случае с гениями ничего не было логично и понятно – хотя временами доступно. А главный ужас состоял в том, что контакт с гением творился без расхода и преобразований маны, этого природного источника чародейства. Посему самые квалифицированные маги пасовали, исследуя феномен конгениальности.
Может ли бочар изучать коан мудреца Ши: «Что хранить в бочке без досок и обручей?» – изучать-то может, но будет ли доволен винодел, если бочар предложит ему купить такую бочку?
Могут ли слепые ощупывать слона? – да, пока слону это не надоест.
Возможно ли…
Да.
А толку?!
Трифон Коннектарий взялся за дело с другой стороны. Рассмотрим нашего, местного гения, говорил он. Вот, к примеру, приват-демонолог Матиас Кручек. Сидя за обеденным столом, он роняет на пол вилку. Затем, нагнувшись, долго смотрит на вилку, морщит лоб, чешет в затылке – и бежит в кабинет записывать Семь Типических Постулатов, над тайной которых тыща волшебников билась сто лет подряд. Имеет ли вилка касательство к открытию? – нет.
И тем не менее вилка спровоцировала прорыв.
Почему?
– По кочану! – обычно отвечал Гарпагон Угрюмец.
Нет, поправлял друга Трифон. Потому что гений. Проницает тайным взором сеть завес. Является пуповиной сообщения сосудов. И можешь ли ты, досточтимый скептик, поручиться, что где-то на мануальной оси, в чужом мире, десятки суеверных сударей не скакали на одной ножке, не пели какую-то чушь и не тянули себя за уши, восхваляя гения Матяша Педанта, который отвел от их поселка трехзубую, похожую на вилку молнию?
Мистика, братец, понималок не жалует.
Она уважения требует.
– Уйди, Трифон! – прерывал его Гарпагон. – Уйди по-хорошему!
Опровергни, если в силах, смеялся Трифон, прежде чем уйти.
Смеялся не один Трифон. Многие смеялись – до появления Жженого Покляпца, нарыва агрессивной гениальности в пустыне между Баданденом и Серым морем. Сам Фортунат Цвях по малолетству не застал эту чуму – великий Нихон Седовласец положил конец Жженому Покляпцу, когда маленькому Фартику не исполнилось и десяти лет. Но Фортунат помнил, как лицо учителя Гарпагона становилось цвета сырого пепла, едва тот вспоминал о Покляпце.
Место, где твои представления об устройстве мироздания терпят крах, а гипотезы Трифона Коннектария водят хоровод, взявшись за руки и хохоча во всю глотку.
Место, подобное темному чулану, где сидит бука.
Место, где мана ничего не значит.
Место гениев.
Каким образом Нихон Седовласец ценой собственной жизни уничтожил злокачественный нарыв, осталось загадкой без ответа. Изучение руин тоже ничего не дало магам. Четверть века развалины Покляпца держали на карантине, ковыряясь в тамошней ауре на девять слоев вглубь; потом карантин сняли. Кое-кто из энтузиастов продолжил исследования, но ненадолго – отсутствие результатов охладило самые горячие умы.
Едва маги ушли, пришли мародеры. Увы, ценной добычи не нашлось – так, дребедень, которую впаривали доверчивым туристам на бульваре Джудж-ан-Маджудж.
Жженый Покляпец, могила великого Нихона, прозябал в забвении – руина некогда жуткого, мистического величия, памятник бескорыстного подвига. Пока однажды, в синюю ночь под желтым месяцем, туда не забрела Вуча Эстевен, дама со шпагой.
