– Спите, жители славного Бадандена!
– Спите, кому сказано!
– Покойной ночи!
Жилье для приезжих в этом районе стоило раз в пять дороже, нежели на окраинах. Наверное, в связи с неповторимым местным колоритом.
Приближаясь к салону Бербери-ханум, Джеймс заранее предвкушал все радости рая. Салон ему рекомендовал Ахмет, знавший о Бадандене все и даже сверх того. Если верить Ахмету, раньше салон был гаремом поэта Мушрифы Хаммари, любимца визиря Назима Справедливого. Желая подольститься ко всемогущему визирю, всякий проситель сперва дарил поэту красивую невольницу, обученную разным искусствам – игре на лютне и чанге, пению, танцам, а также ведению утешительных бесед.
Но однажды поэт умер от черной зависти, услышав «Касыду сияния» аль-Самеди, визиря же зарезал кто-то из просителей, взбешенный знаменитой справедливостью Назима, – и гарем остался без мужа и покровителя.
Положение спасла главная жена Бербери-ханум. Женщина деятельная и предприимчивая, она подмазала скрипящие колеса власти медом хабаров – и под ее руководством вчерашний гарем превратился в салон, получив лицензию на проведение увеселительных симпозиумов. Для особо продвинутых гостей у входа в дом установили две мемориальные статуи – поэта Мушрифы и визиря Назима. За отдельную плату живописец-портретист мог изобразить желающих в обнимку с великими людьми прошлого.
Вскоре салон вошел в моду.
И не вышел по сей день.
Вспоминая прошлые визиты к Бербери-ханум и чуточку краснея, Джеймс свернул на улицу Малых Чеканщиков. Начиная от угла, он принялся считать шаги – просто так, чтобы на минутку отвлечься от приятных, но довольно пикантных воспоминаний. Один, два… четырнадцать, пятнадцать… Негоже прожженному цинику, лишенному идеалов, краснеть, словно мальчишка. Пятьдесят три, пятьдесят четыре… Ничто нам не чуждо, все делает нас сильнее. Сто десять, сто одиннадцать…
Сто двадцать четыре.
– Рад снова видеть вас, сударь!
Заступив дорогу, перед Джеймсом стоял рябой «охотник» из оружейной лавки. По правде говоря, молодой человек успел забыть об инциденте. И, в отличие от рябого, был не слишком рад встрече.
– Добрый вечер, сударь! Извините, я спешу…
Рябой неприятно ухмыльнулся:
– А я, знаете ли, никуда не тороплюсь. И вам не советую.
Лицо «охотника» хищно вытянулось, глубоко посаженные глазки тускло блестели, как у клиентов опиумокурильни. Брусчатка мостовой в свете месяца блестела точно так же, усиливая отвращение, без причины вспыхнувшее в душе Джеймса.
– Что вам нужно, сударь?
– Мне? Сущая безделица.
– Какая?
– Я желаю, чтобы вы еще раз показали мне ваш чудесный прием.
– Именно сейчас?
– Именно сейчас. Ни минутой позже.
– А если я не желаю?
– Что ж, пожелайте. Буду вам очень признателен.
Не оставалось сомнений, что рябой откровенно провоцирует ссору.
– Сударь, ваша настойчивость меня утомляет, – Джеймс старался говорить спокойно и доброжелательно. Все-таки крушение идеалов кое-чему научило молодого человека. – Если вам угодно скрестить со мной клинки, я к вашим услугам. Завтра днем, в том месте, какое вы предложите. А теперь дайте мне пройти.
Рябой по-прежнему загораживал дорогу. Рука «охотника» лежала на эфесе шпаги, а вся поза ясно говорила о готовности выхватить оружие в любой момент. Поведение назойливого любителя «свинских мечей» можно было истолковать одним-единственным способом.
– Вы – наемный убийца? Профессиональный браво?
Спрашивая это, Джеймс улыбался.
Терпеливость не числилась среди достоинств бывшего идеалиста.
– Нет.
– Грабитель?
– Нет.
– Просто забияка?
– Нет.
– Глупец?
– Вряд ли.
– Очень хорошо.
– Почему же это хорошо? – Впервые хладнокровие рябого дало трещину. Из-под наглой маски выглянуло недоумение, словно вор из-за угла спящего дома. – Что вы видите здесь хорошего?
Джеймс Ривердейл, в чьих предках числились граф Роберт Быстрый, близнецы Сайрус и Сайлас Непобедимые, Клайв Гроза Шарлатанов и, наконец, любимый дедушка Эрнест, расхохотался, чувствуя прилив бодрости.
– Куда уж лучше, сударь! Значит, мне будет не так противно заколоть вас!
Отскочив назад, он выдернул из ножен рапиру, подаренную ему дедом на прошлый день рождения. Клинок был чуть короче, чем у вчерашней бретты, но рукоять лучше подходила для Джеймсовой манеры фехтовать. Вместо традиционной чашки гарда рапиры формировалась дужками и кольцами. Две двойные дужки, сходясь, образовывали pas d’вne – второе боковое кольцо гарды. А боковые выемки на суженной и затупленной части клинка между кольцами облегчали проход пальцев в pas d’вne.
Это позволяло активнее действовать плечом.
– Не возражаете, сударь, если мы усложним задачу?
Левой рукой Джеймс обнажил дагу.
– Извольте.
Месяц щедро плеснул ртутным блеском на шпагу и длинный кинжал рябого.
Улица Малых Чеканщиков спала или делала вид, что спит. В конце концов, если мирные баданденцы способны почивать под успокаивающие вопли сторожей, может ли им помешать звон клинков? А если и помешает, то захочет ли мирный баданденец проявить интерес к этому, столь характерному звону, наводящему на малоутешительные размышления?
Ответ в обоих случаях: нет.
Минута вечера, уходящего в ночь.
Минута жизни, уходящей в смерть.
Минута.
Пустяк для транжиры, но для поединка – вечность.
Спустя ровно шесть десятков секунд, до краев наполненных самыми энергичными попытками уязвить друг друга, Джеймс обнаружил в действиях рябого странную закономерность. В вихре
В правый бок.
Туда, где в камзоле красовалась дырка, тщательно зашитая портным.
Он колол в эту мишень из примы и секунды, терции и кварты, и даже из совершенно невозможной сексты он изворачивался, являя миру чудеса гибкости, и опять колол в треклятую мишень. Он «вставал в меру» и «выходил из меры», кромсая и наращивая дистанцию, как бешеная виверна, – и вновь острие шпаги устремлялось к заветной цели. Он финтил и легировал, словно задавшись целью перепробовать на практике все главы книги «Парадоксы оружия» под авторством Уолтера Ривердейла, Джеймсова пращура.
