— Ай! Ты чего?
Под ребра ткнулись твердые острия. Рожки? Мальчишка не походил на сатира, да и ноги у него были не козлиные — человечьи. Миг, и перед Тритоном уже сидел косматый дядька. Он подмигнул парню, но обратился не к Тритону, а к его отцу.
— Ты мне понравился, кормчий. Ты хотел меня… Ведь хотел, да?
Кормчий затрясся от страха.
— Это хорошо. Люблю таких.
Навплиандр ощутил у себя в паху ладонь — узкую, мальчишескую, хотя кудряш исчез, а косматый стоял у мачты и не думал приближаться. Ладонь сжалась и исчезла, оставив давящий холод. Кормчего вырвало желчью. Если он чего и хотел, так это снова выброситься за борт.
— Ты обещал доставить меня на Наксос, — сказал Косматый. — И ты сделаешь это.
— До Наксоса? Втроем?
В глазах детворы плескалось море, и шелестел плющ под ветром, и носились по палубе звери с горящими глазами.
— Ага. Парус поставили. Мы с Косматым — на весла. Он одно взял, я — другое. Папашка правил…
— А твоя мама? — Гий встряхнулся мокрым псом.
— Уплыла мамка-то…
— Что ж она остальных не вытащила?
— Дык папашка… он же это… Муж, значит. А остальные ей никто.
— Поня-я-ятно, — протянул Эвримах.
По его тону читалось: ничего ему не понятно, и Тритону он не верит.
— Ты Косматого развязал? — спросил Амфитрион.
— Ага.
— Он что, сам развязаться не мог? Львы, змеи, а веревки стряхнуть — слабо?
— Не знаю, — огорчился Тритон. — Может, он играл?
6
Нельзя сказать, что родственники свалились, как дождь на голову. Гонец, отряженный Алкеем, пятый день дежурил на дороге, ведущей в Тиринф из Микен. Ему было строго-настрого велено: спать вполглаза, не напиваться, а главное, едва объявятся микенские колесницы — бегом бежать обратно с благой вестью. Он и побежал, да так быстро, что на целый час опередил колесницы. Дороги Арголиды каменисты, своенравны, и к колесам расположены куда менее, чем к обычным сандалиям. А гонец несся, отрабатывая дни сытого безделья, так, словно на ногах у него были знаменитые Таларии — крылатая обувка Гермия Душеводителя.
— Радость! Ра-а-адость! — горланил он.
В городе его чуть не побили. Мало кто хотел сегодня радоваться. «Ра-а-а…» — горсть овечьих катышков ударила в спину гонца. Кувшин воды, вылитый с крыши, пришелся кстати — освеженный, гонец встряхнулся и прибавил ходу.
— Радость! — взлетело на вершину холма.
Если раньше во дворце царствовал великий Персей, то сейчас тирана свергли. На его месте воцарились буйные богини — кутерьма и суматоха. Варилось мясо в котлах, до блеска начищалась драгоценная посуда. В гинекей[18] тащили охапки свежего тростника. Следом, подгоняемые неистовой Лисидикой, рабыни несли корзины с душистыми цветами. Грелась вода в женских купальнях. Строились в ряд флаконы с сурьмой и румянами, розовым маслом и шафранными притираниями. Ждали своего часа тонкогорлые, как цапли, амфоры с вином — хиосским, фасийским, душистым афинтитесом[19]. В глубокие блюда выкладывались сливы, миндаль, смоквы, изюм черный и золотой; лакомство густо заливалось свежим, янтарным медом.
И вот наконец…
— Доченька! — ахнула Лисидика. — Внученька!
Доченька Анаксо сошла с колесницы, держа на руках годовалую внученьку Алкмену. За локти Анаксо поддерживали два крепких раба — упаси, Гера Очажная, еще оступится! К семнадцати годам старшая сестра Амфитриона сильно располнела; а может, снова была в тягости. Выдана замуж тринадцатилетней за родного дядю — ее муж Электрион, басилей Микен, был вторым сыном Персея — она что ни год рожала двойню, сделав перерыв на дочку-одиночку. В отличие от матери, подарившей супругу саму Анаксо и, спустя долгий срок, Амфитриона, молодая женщина уже осчастливила микенский трон четверкой наследников — и не собиралась останавливаться на достигнутом.
Начались поцелуи. Несмотря на то, что губы были заняты делом, гвалт стоял такой — хоть из дворца беги. Амфитриону тоже досталось. Сестра, учитывая разницу в возрасте, с колыбели была ему второй мамой, и сейчас отличилась на славу — измяла, обслюнявила и двадцать раз изумилась, как же он вырос.
— Вот! — брякнула она в конце. — Невесту тебе привезла!
— Какую невесту? — возмутился мальчик. — Где?
— Да вот же!
Под нос Амфитриону ткнули пухлое, хихикающее существо. От «невесты» пахло молоком и дорогой. Кажется, ее следовало хорошенько вымыть. Словно прочитав мысли мальчика, «невеста» вдруг заорала благим матом и больно-пребольно дернула Амфитриона за чуб. Он даже вскрикнул от неожиданности. Приятели в голос потешались над беднягой. Один Тритон сочувствовал басом.
«От баб все беды…» — дальше мальчик не расслышал.
— Дурачок! — веселилась Анаксо. — Своего счастья не понимаешь!
— Ага, счастья, — буркнул жених. — Сопли ему вытирай, счастью…
— Неблагодарный! Я ее нарочно для тебя родила!
— А я не просил…
— Могла же двух героев состряпать! Нет, думаю, брату хорошая девка нужна! Слепила двух героев вместе, поднатужилась… Гляжу — и впрямь девка! Целой армии стоит!
Стража, сопровождавшая Анаксо, громыхнула хохотом — словно мечами в щиты ударили. Им вторила тиринфская челядь. Мальчик готов был сквозь землю провалиться, или сбежать на край Ойкумены — увы, людской круг не оставил ему лазейки. Треклятая соплячка тем временем крутила ему нос с явным намерением оторвать. Пальцы у «невесты» оказались медными. При любой попытке Амфитриона освободиться девчонка корчила угрожающую рожу: заору! нажалуюсь!
— Я ей дядя… — наконец сообразил мальчик.
— Ну и что? — любимая сестра сражалась до последнего. — Мой Электрион мне тоже дядя! Ничего, строгает героев — любо-дорого глянуть… А ты ж Алкменочке не просто дядя! Ты ей еще двоюродный братик по отцу! У нас в роду любят на своих жениться… Оттого и близнецы, что ни год, родятся!
Женщины загомонили, припоминая знаменитых близнецов из числа родичей. Бабья память, вопреки пословицам, оказалась долгой. Первыми всплыли пращуры Бел и Агенор, затем — Эгипт и Данай, Акрисий и Пройт[20]; двойни самой Анаксо… Судя по списку оглашаемых подвигов, близнецы эти грызлись всю жизнь, норовя любым способом прикончить брата с его потомством. «Только близнецов мне не хватало! — страдал мальчик, отдав нос в распоряжение мучительницы. — Ну, невеста… Ладно, стерплю. Но близнецы! Они ж как начнут драться, а мне их мирить… Сто лет подряд — они дерутся, я мирю! Зевс, избавь меня от такой участи!»
Зевс, кажется, снизошел. Гостей утащили мыться, лошадей увели в конюшню, и Амфитрион, отвесив подзатыльник злоязыкому Эвримаху, удрал на восточную галерею. Там он и сидел, смурной от расстройства чувств, пока за ним не прибежала молоденькая рабыня — семья садилась трапезничать, и
