Сколько же их там на самом деле?!
…первыми мальчишки добежали. Ну, эти – всегда первые. Облепили ограду – решетку чугунную, хитрую; по завитушкам наверх лезут, галдят, друг дружку переорать силятся.
Однако за ограду не суются.
За ограду – страшно. И не потому, что в доме, небось, колдуны зубами щелкают, да полковник жандармский, пан из панов, нож булатный точит. Их ведь и не видать покамест; вообще никого из людей не видать. Казалось бы: прыгай в сад, рви панские яблоки, смелостью своей перед приятелями выхваляйся! Прыгай, дорогой, прыгай, хороший мой! – это не я приглашаю. Это мраморный дог по кличке Трисмегист в гости зовет. Утробно зовет, с рыком, с поклоном; с хлебом-солью. Да так, что пацанву едва с ограды не сдувает.
Страшно! Попадешь к чуде-юде на зубок – лететь клочкам по закоулочкам! Сожрет – не поперхнется…
Вот и сидят мальцы на самой верхотуре. Дразнятся:
– Гей, пан, драный жупан! У тебя чаклуны в погребе развелись!
– Як пацюки![34]
– Гей, змеюки подколодные, вылазьте!
– А собака-то у них страшный!
– Да то, мабуть, чаклун-перевертень!
– А ну, собака, кусь! кусь! ось тебе сальца, ось тебе смальца!..
– Гей, Павло, дай мне дрючка, я того кобеля перетяну!
– Выходь, мажено-смажено[35]! Выходь!
– Агов! выходь!..
Весело огольцам. Безопасно. Ну, выпорют, в крайнем случае, за усердие – в первый раз, что ли? А тут такое развлечение! Когда еще доведется безнаказанно пана с клятыми чаклунами обругать ругательски, да еще у всех на виду, на слуху?! Камнями покидаться (ох, чую, скоро полетят!), собаку панскую дрючком перетянуть?..
Вслед за детьми к ограде подтянулись бабы. И гвалт, естественно, усилился стократ:
– Грицька, Грицька мово сглазили, ироды!
– Убить хотели!
– Ужо припомнится! ужо закаетесь, лиходеи!
– Боженька, он все видит!
– Василя, Василька верните! чертово отродье! Куда кровиночку дели, харцызяки?!
– Ось зараз вам мужики красного петуха пустят! как Бог свят, пустят!
– Отродье бисово!
– Пекельники!
Орут бабы, дразнятся мальчишки, лает, прыгает у забора верный Трисмегист – а сзади, по дороге, тем временем мужики подходят. С топорами, с кольями, с вилами – кто с чем. Многие и вовсе без ничего. Только не спешат мужики. Остановились за спинами своих благоверных, цыгарки раскуривают. С ноги на ногу переминаются, на дом господский смотрят, переговариваются вполголоса. Мужики, особенно здешние гречкосеи – народ обстоятельный. Им всякое дело сперва обмозговать требуется, перекурить, когда самогонка есть – то и самогонки выпить.
Это бабы с детворой на язык скорые…
– Да шо ж це робыться?! Ты поглянь! нет, ты поглянь на их!
– Шо, Катерино?
– А то! Мы туточки роздыраемось, а им хоть бы шо! Заперлись у хате и молчат, як ота рыба об лед!
– Гей, телепни, вы шо, цыгарки смалить сюды пришли?! Вам скоро промеж ясны очи наплюют, а вы стоите?!
– Може, там нема никого? Убегли?!
– Мужики! Чи вам повылазило?! То робыть шо-нэбудь, хай вам грець!
Переглянулись мужики.
Сплюнули; сапогом растерли.
– То цыть, дурные бабы! Цыть, я кому сказал!
Э, да этот, который их приструнить пытается, в казенной форме!
Урядник!
– Мы тут зачем, я вас спрашиваю?! Зачем?! Бунты учинять и прочие безобразия? Или мажье семя изобличить и к ответу призвать, по всей строгости, значит?!
– Призвать!
– По строгости!
