люди пятятся от него в суеверном страхе.
– Хто – ведьма? Барыня, шо ль?!
– Ты в своем ли уме, Прокопий?!
– Да он отродясь в своем не был! не бачишь, чи шо?
– Гы!
– А мы шо тут робымо? Стоим, як дурни, та зыркаем?
Смех – плохой, дерганый, на грани истерики.
– Ты глянь! нет, ты поглянь! – хмельное дудлят!
– Так ото ж! Уважают…
– Ой, людоньки! ой, приворожили епутатов! очи им отводят та горелкой заливают!
– Хто б мне залил… я б тому в ножки!..
– Они тебе зальют – в пекле очухаешься!
– Не, ну погляньте! Шоб сам пан князь, и отак, разом…
– Та злякався[37] вин! Плыв, плыв, а на берегу всрався!
– Ото ж! Гроши сует, чарку подносит! – нам, черному люду!
– Знать, боится! Знать, есть, чего!
– Шо маги, шо паны – одна кодла!
– Подпалить – и весь сказ!
– То иди, пали! Огоньку дать? Чи сам всрався?
– Хто, я? Да я тебе…
– Ты не мне, ты им!..
– Та шо ж вы за чубы! заждить, пока выборные вернутся!
– Ой, Прокопий… Шо з им?!
Юродивый внезапно прекратил кататься по земле и вопить. Теперь он, скорчившись в пыли и обхватив голову руками, плакал навзрыд. Мало-помалу стихали крики, и мрачная, зловещая тишина воцарялась над толпой – чтобы в этой тишине еще отчетливей раздавались рыдания блаженного Прокопия.
А еще стал слышен под окном успокаивающий голос отца Георгия:
– …как смиренный служитель Господа нашего, также облеченный властью епархиального обер-старца, призванного следить за законностью приговоров по делам о применении 'эфирных воздействий'. Напомню, что его светлость – полковник Е. И. В. особого облавного корпуса жандармов. Вы совершенно правильно сделали, что пришли сюда!
– Да-да, их отрешенность говорит дело. Явитесь завтра в город, скажем… к девяти утра. Я объясню, куда. Напишете заявление, с вас снимут свидетельские показания, – и делу будет дан официальный ход. Если действительно имело место эфирное, то есть магическое, воздействие – виновные будут наказаны по всей строгости закона, можете не сомневаться.
– Та это… ваша мосць!.. нас-то, кривлянчан, за шо в город? Не видали мы ни арапа. Это все цвиркунцы, да голова ихний – они нехай и малюют все те бумаги. А мы шо? Наша хата с краю…
– Разумеется, показания будут сниматься только с очевидцев.
– Ото верно, ясный пан! спасибочки! а то шо ж мы?..
Перспектива являться в жандармское управление, давать там показания и подписывать всякие бумаги «епутатов» отнюдь не прельщала. И если кривлянчане от этого смутного дела отбоярились на вполне понятных основаниях, чем и были весьма довольны, то Остап Тарасыч клял себя за то, что ввязался в эту историю.
У меня сложилось впечатление, что он не падает в ножки князю и не молит о снисхождении лишь из боязни наказания за что-то большее, чем просто мужичий бунт.
– Ваша мосць! Народишко-то, не про нас будь! угомонить бы надо. Мы хоть люди малые, да с понятием, а с тех дурней всякое станется… – шинкарь, как обычно, держал нос по ветру.
– Это мы мигом! запросто! – радостно ухмыльнулся урядник, с некоторым трудом выбираясь из-за стола. Хлопнул напоследок недопитую кем-то чарку, вытер рот. – Батюшка, не погнушайтесь, выйдите со мной к обчеству!..
Отец Георгий согласно кивнул и двинулся следом за лихим урядником.
– Цыть, обчество! – заорал урядник. Толпа, и без того примолкшая, заглохла окончательно. Лишь чирикнула в кроне какая-то глупая пичуга, да безнадежно плескались, затихая, рыдания юродивого.
– Усе путем, сельчане! вы уж не сумлевайтесь! Завтра Остап Тарасыч в город поедет, бумаги важные малевать! Будьте покойны! А туточки паны добрые, нема средь них мажьей силы, нема и отродясь не бывало! Сейчас батюшка вам Христом-Богом, Перво-Ответчиком нашим поклянется, и хрест святой в том поцелует. Ну шо, поверите тогда?!
– Поверим! – нестройно загудели мужики, и бабы подхватили:
– Ежли Христом-Богом…
– И хрест святой…
