– Я!.. я тоже…
Вскинула руки юная княжна. Поплыла над землей; что Феденька делает, что видно ей в тени, то и повторяет. Горит заново; тает свечой. 'Папа!..' – зовут руки. 'Папочка!..' – идут ноги. 'Я здесь!' – шуршат одежды. 'Ко мне!.. к нам!..' – кричат пальцы.
И снизу, из-под ног: взгляд-приказ.
Ты еще жива, Княгиня моя?
Да, ты еще жива.
Княгиня! девочка моя! держись, не закрывай глаз! Смотри на мир прямо и остро, смотри – и увидится нам:
…ночь.
Убегает назад. Струйками вычерчен город. Что значит сердце и что значит гордость, если ты в силах себе приказать? Ты забываешь вчера, ты забываешь сегодня; дождь начинается, занавес поднят, новая пьеса начнется с утра. Отзвук затерянных снов, шум ускользающих капель.
Твердой рукою схватиться за скальпель, и по-живому не дрогнет клинок…
– Мертвяка! подняли!..
– Ой, людоньки! та на нас як спустят!
– Бей чаклунов!
– Беги!
Окаменела толпа.
Назад ли качнется?
Вперед ли?
ХII. АЛЕКСАНДРА-АКУЛИНА или НА ПЯТЬ МИНУТ РАНЬШЕ
Женщины беспечные! встаньте, послушайте голоса моего;
дочери беззаботные! преклоните слух к моим словам.
…окаменела толпа. Даже бабы голосить перестали, чьих мужей Шалва в капусту порубил. Даже раненые не стонут. Страшная тишина. Мертвая. Живые молчат, как мертвые, мертвые лежат, как живые. А между ними: князь с Княгиней. Не живые, не мертвые, посередке зависли. Тронь, коснись пальцем – упадут: князь – в безумие, что не лучше смерти, Княгиня – в смерть, что не хуже безумия. А назад, к нам их вытащить… хватит ли силы?
Да и будет ли через минуту, кого вытаскивать? И главное: КОМУ вытаскивать? Ежели по-новой упадет толпа в ворота – все, приехали. Не встанет больше на дороге бешеный Шалва. Не отмажимся; не отмахнемся. А у меня всего один патрон остался, и тот – с дробью…
Столько мыслей разных, а в один миг в голове пронеслись, словно гнал их кто.
Страх, небось, и гнал.
Промелькнул тот миг, и вдруг – оглохла! топот копыт в уши ворвался! Лопнул за пригорком невидимый вулкан, выплеснулась из него конная лава; прямиком к даче несется, на толпу. Сумасшедшие лошади, сумасшедшие всадники – взъерошенные, юные, голые по пояс; короткие тесаки, что по уставу положены, в руках пеной серебряной вскипают.
Юнкера из облавного училища!
Сотня, не меньше!
– Родненькие! – кричу.
– Скорее! – кричу.
– Здесь мы! Выручайте! – бросила ружье, рукой из окна машу.
Господи! никогда еще так жандармам не радовалась!
Слезы из глаз сами катятся.
Мальчики мои, что ж вы раньше не поспели, всего на пять минуток раньше, на пять минуточек?! Все бы живы были, все… И сама ведь понимаю: не могли они раньше, никак не могли, без того кони в мыле – знать, во весь опор гнали, спешили…
Внизу все смешалось. Урядник опомнился, револьвер из кобуры вытащил, в воздух палить принялся:
– Р-р-разойдись!!!
Отец Георгий на колени упал: 'Господи! Ты видел, Господи, не умолчи! не удаляйся от меня! подвигнись, пробудись для суда моего, для тяжбы моей, Боже мой и Господи мой!..'
Сенька-Крест со слугами к князю с Княгиней бегут. Феденька упал, где плясал; встал, стоит, белый весь, руки ходуном ходят. Томочка прямиком к отцу бросилась, толпа разбегаться начала, кто куда; шум, крик, плач, конский топот, выстрелы…
А у меня перед глазами помутилось все. От слез, должно быть. Голова кругом идет, уж и сама не помню, как до дивана добралась, упала, дышу, рыба-акулька, рот разеваю; воздуху мне не хватает. Тело свинцовым сделалось, плавят меня, в новую форму льют; бьется что-то внутри меня, наружу просится, живот нарывом дергает; пока еще терплю…
Рожать собралась, дура-Акулина?! Вот ведь самое время! Небось, еще и двойня, как Дух напророчил…
