Так пахнет жизнь вольного рома, вора и кутилы, бесшабашного плясуна и азартного игрока, живущего минутным куражом вне «вчера» и 'завтра'…
Помнишь? – в тот раз ты первым делом свернул в пивную на углу. «Гандэлык» был грязен, прокурен насквозь; пол густо усыпан охнариками цыгарок и рыбьей чешуей – вот! вот оно! от трактиров в центре, с бдительными вышибалами у входа и прилизанными половыми, тебя уже мутило.
Однако грязь грязью, а завсегдатаев здесь узнавали за версту. Едва ты успел занять излюбленное место, в дальнем углу заведения, как хозяин грохнул перед тобой две пенные кружки. Ты усмехнулся, благодаря за предупредительность; извлек из кармана купленную по пути таранку и принялся со знанием дела колотить рыбой, засушенной до деревянного состояния, о дубовую столешницу.
Клубы махорочного дыма вокруг гудели чужими голосами; время от времени прорывалось:
– …местовое плати, старшине плати, квартальному плати – а потом мамаша с дитем лыбится, зар-раза, и бухтит: 'Куркули! жируют с нашей бедности!'
– …п-понял? так п-прямо и говорит: козел ты! и дымом мне в харю! Ну я ему ка-а-ак…
– …повбывав бы!..
– …с почином! ставь пиво!..
– …вчерась на Бурсацком мажонка с моста кинули… башкой об мостовую, и в реку…
– …во люди! правильные люди!..
– …повбывав бы!..
За стол напротив тебя плюхнулся востроносый живчик. Рожа смуглей леща-копчухи, по лохмам гребень плачет; глазки-мыши окрест шныряют: что плохо лежит? где?! Грудь голая, безволосая, зато жилетка – огонь с серебром.
Ты вздрогнул, закашлялся; принялся глотать пиво, потерявшее всякий вкус. Нарвался! Родная масть! Пиковая!.. Девятка, в законе. И по всему видать – лошадник.
Родственная душа.
– Чего пялишься, дядя? Живого рома не видал? Ну так за смотрины грош, потрогать – рупь! Или сплясать? Это дороже, не по всякой роже!
– Спляши, морэ, спляши… – кашель ушел, как не бывало. – А я подпою. Ну, давай: ту, балвал, ту, балвал, со на воинэса? Умардян мирэ ромэс?..
– Со на ракирэса! – машинально подхватил востроносый.
И вы пошли тихонько, душевно, на два голоса:
– Та-ра-рай, да та-ра-да, ри-ра-ри-да…
– Кто песне выучил? – приятельски подмигнул Девятка, когда вы замолчали. – Здесь, на базаре? в конных рядах?
– Мать выучила. В таборе…
– Мать? в таборе?!
– Да. Всегда по вечерам пела, у костра: 'Ветер, вой, ветер, вой! Что же ты не воешь? Убил мужа моего? – от меня не скроешь!..'
В ответ Девятка от души расхохотался.
Он веселился так искренне, что до тебя наконец дошло: творится диво дивное! Ром рома не признал! маг – мага! Пусть Девятка – не ахти какая карта в колоде, но ведь не ветошник же, должен чуять, раз в законе…
– Трепло ты, дядя! – белозубо скалясь, востроносый оторвал от твоей таранки плавничок, кинул в рот. – Да ты на себя в лужу глянь: из тебя ром, как из меня губернатор! На одних песнях, морэ, вожаком не стать! Тут душа нужна вольная, кровь горячая… Родиться ромом надо, вот!
И он победно воззрился на тебя.
Уел, значит.
– А ты, выходит, настоящий. Закоренный; не 'петрушка'[4] гнилая. Еще и лошадник, небось, хоть куда? Слушай, сведи мне коня! – сто рублей плачу…
Услышь!
Откликнись!
Ты играл с огнем, – да, глупой Девятке лучше убраться восвояси, многозначительно покрутив пальцем у виска – но остановиться не мог.
Теперь пришла очередь востроносого дергаться. Еще бы! Только что вслух едва не конокрадом обозвали! А ну как дядя в шляпе – легавый?! Девятка впился в тебя цепким взглядом; отвел глаза. Из дяди филер… вот-вот, как из тебя, морэ, губернатор… говорил уже. Значит, просто ляпнул дядя, не подумавши!
Так, теперь оглядеться…
– Ты, дядя, болталом-то меньше звякай! Знаешь хоть, кто такой 'лошадник'?
Слепой он, глухой; и нюх табаком отшибло.
За ветошника тебя держит!
Одно б понять: радоваться или огорчаться? Вот, оказывается, как «Варварская» крыша кроет! Хотел проверить, ждал случая… дождался. Проверил. Мало что за мага – за рома не признают! вроде как глаза от
