город, где похоронены сыновья, которых для матери не было. Микены сжигают дотла души слабых. Из Микен женщин пытались увезти силой…
Гонцы уезжали ни с чем.
В Нонаркии им впервые отказали в приюте. Припасы иссякли, ценности закончились, а ожерелье из розовых жемчужин Амфитрион берег, как зеницу ока. Сперва хотел подарить его Алкмене наутро после их первой ночи. Глупец! Это выглядело бы платой: словно шлюхе за огрызок продажной любви! Ожерелье он подарит жене перед свадьбой. Перед
Им с Тритоном удалось наняться в охрану. Колченогий толстяк-купец ехал в Коринф с дюжиной телег, груженых зерном — и боялся разбойников. Глаз у толстяка оказался наметанный. Он сразу распознал в двух бродягах опытных вояк. С семьей? — так даже лучше. Биться станут до последнего: за своих-то!
Шайка оборванцев с дубинами встретилась им уже на второй день. Выбрались из кустов, в репьях и ссадинах; загородили дорогу. Главарь — нескладный детина с рваной губой — поскреб ногтями лишай на шее. Оскалил в ухмылке крупные лошадиные зубы.
Мол, слезай, приехали.
Амфитрион с Тритоном вышли вперед. Встали против оборванцев. Тритон тоже ухмылялся: предвкушал потеху. Залежалась дубина без дела! За спиной раздался мерный шелест — быстрее, еще быстрее! — но оборачиваться было нельзя. К счастью, главарю хватило ума. Не стоит добыча проломленных голов. Чья возьмет, это еще у богов на коленях. А то, что не вся шайка завтра рассвет увидит — тут к пифии не ходи. Рваная Губа мотнул головой, как лошадь, отгоняющая слепня, и разбойнички попятились, освобождая путь. Дюжина ударов сердца — и дорога вновь пуста.
Шелест за спиной стих. Амфитрион обернулся. Ликимний опустил пращу с увесистым голышом. Опасливо покосился на родича — ну как взбучку устроит? Чтоб не лез, куда не просят. Амфитрион кивнул с одобрением:
— Развилку на сосне видишь?
— Ага!
— Попадешь?
Гордясь собой, Ликимний крутнул пращу. Камень чиркнул по стволу на ладонь ниже развилки, сорвав кусок коры. Не Кефал, конечно…
— Упражняйся по дороге. Пригодится.
Телеги вереницей сонных черепах тащились по горам. Время от времени ломались: колесо слетит, ось треснет, ремешок в упряжи лопнет. Ограбить их пытались, что ни день. Нападать не спешили: прятались в скалах, орали для устрашения. Ликимний сразу начинал выцеливать притаившегося врага, яростно орудуя пращой. При виде охраны, готовой к драке, грабители, поколебавшись для приличия, решали не связываться. Купец радовался: двоих нанял, а они за дюжину отрабатывают! Орлы! Львы! — поведут бровью, враги бегут без оглядки.
Накаркал, ворон колченогий.
До Коринфа было рукой подать. Горы уступили место холмам, густо заросшим вереском. В бирюзовой чаше неба плавали медузы облаков. На них охотился ястреб. Телеги шли ходко; торговец, жмурясь на солнце, затянул песню…
Эти не стали загораживать путь. И пугать издалека — тоже. Гурьбой выскочили из-за валунов; молча, будто немые, ринулись к телегам. Хотели застать врасплох. Мертвецов проще обирать, проще и безопасней. Дротик первого целил в живот Амфитриона. Сын Алкея с неправдоподобной четкостью видел щербатый, грязный от засохшей крови наконечник. Такой разорвет потроха в клочья.
«Ты должен видеть удар! Не оружие, не врага. Удар!»
Он едва успел увернуться. Иззубренная медь вспорола хитон, оставив на коже багровую ссадину — и застряла в борту телеги. Меч? Нет времени. Кулаком в зубы — хруст, храп. Коленом между ног. Разбойник сложился пополам, и камень, подхваченный с земли, раздробил ему затылок.
Теперь — меч.
Кричит Алкмена. В голову оборванца с ножом летит корзина. Тот, смеясь, уклоняется. Прижавшись спиной к телеге, женщина пытается нашарить еще что-нибудь — швырнуть в рябую харю. Оборванец делает шаг вперед, поигрывая ножом. Мигом позже горло его распахивается второй усмешкой — красной, жуткой. Кровь хлещет на Алкмену, на мешки с зерном…
— Под телегу! Быстро!
— Сзади! — Алкмена и не думает прятаться. — Берегись!
Тяжелый клинок наискось развалил голову бородача-атамана. Брызги на лице, на губах: жар, горечь, соль. Пир бронзы. Щедрый, хлебосольный пир. «Тот не Амфитрион, у кого не обедают…» Где-то рядом медведем ревел Тритон, круша дубиной направо и налево. Никто не ушел живым. Двое бежали; Амфитрион догнал беглецов и зарубил. Со спины, на ходу. Вернувшись, дорезал раненых. Ликимний, с самого начала забившийся под телегу, смотрел — и икал от страха. Зря, подумал сын Алкея. Что — зря? Почему? Он не знал. Он знал другое.
В следующий раз он убьет снова и снова.
В Коринфе его ждал очередной гонец. И добро бы от Сфенела! Атрей и Фиест, братья-враги, напоминали о себе. Звали изгнанника в Мидею; в один голос клялись, что очистят. По-родственному, в память о былой дружбе… «Нет,» — сказал Амфитрион. Кто угодно, только не эти. Был и второй гонец, от телебоев. Птерелай, вождь пиратов, предлагал свои услуги по очищению. Уважая чужую доблесть, ценя благородство… «Нет,» — сказал Амфитрион. Кто угодно, только не этот.
«Два выхода! — хохотал во тьме прошлого знакомый голос. — Два выхода из любого тупика! И оба тебе не понравятся…»
В Коринфе ему отказали. Мегары, Клеоны… Отказ за отказом. Южная дорога из Клеон вела домой, в Арголиду. Амфитрион помнил: на середине этой, петлистой как змея, дороги правит мелким городком басилей Меламп — ядовитая тварь двадцать лет назад пыталась отравить великого Персея, Амфитрионова деда. Никто иной, как Меламп, обещал ему два выхода из тупиков[71]. Третий выход Амфитриону тоже не нравился, но выбора не осталось. «Время, — подумал он. — Пришла пора внуку взыскать дедов долг.»
Внук Персея еще не знал, что Меламп при смерти.
— Разве это Меламп? Это кусок бессмысленного мяса. Дряхлость, хвори, слабоумие. Очищение гостя? Он ходит под себя. Родного брата не узнает. Ему с боку на бок перевернуться — что гору из земли вырвать. Куда тут очищать… Мелампиды ждут, не дождутся, когда же любимый родитель отправится в Аид. Что я здесь делаю? Сижу в гостевом доме, дурак дураком. Жую дармовой хлеб. Одичал — хуже зверя. Алкмена хоть отдохнула чуточку…
— Так ты уйдешь с Пелопоннеса?
— Не знаю. Еще не решил.
Гий смотрел на друга детства — глина и лед, и бронза. Он знал: улови Амфитрион в его взгляде хоть толику жалости — прибьет, выгонит. В жалости ли нуждался сын хромого Алкея? Нет, в ином, чего Гий дать ему не мог.
— Что передает мне Сфенел?
— Сфенел? — бей сразу, вспомнил Гий. Бей правдой. — Ничего.
— Врешь.
— Он, может, и передал бы, да не с кем. Твой отец, едва с шестым гонцом переговорил, велел ему остаться в Тиринфе. Сказал, что ты вырвешь такому придурку ноги. И вызвал меня.
— Тебе я не вырву ноги?
— Мне? Ни в коем случае.
— Потому что мы играли на берегу в Персея и Медузу?
— Потому что я — слова твоего отца. У слов нет ног. У слов есть только язык, произнесший их, и этот язык — в Тиринфе.
— Я хочу услышать эти слова.
— Верни мне мою дочь, — сказал Гий. — Не позорь меня перед людьми.
