сокровища телебоев, завоеванные в мечтах, переходили из рук в руки. Золотой дым плыл над Фивами, смущая умы.
— Так долго продолжаться не может, — сказал басилей Креонт.
— Да, — согласился Амфитрион.
— Еще день, и они пойдут на штурм акрополя.
— Не пойдут. Завтра выступаем.
4
Мед тек с отрогов Парнаса в Крисейский залив, мед и яблочный сок. Западнее Фисбы, возле священных Дельф, гора сходила к воде ступенями, достойными бога — словно кудрявый Аполлон, пируя с Музами на своем личном, двуглавом Олимпе, заранее подготовил путь отступления, каким мог бы сбежать в море, к дяде Посейдону, от гнева ревнивого отца. Солнце, пойманное в ловушку, трепетало между парнасскими вершинами, превращая небо в соты, а облака — в дворцы. Ветер, не чинясь, надувал паруса. Бездельничая, гребцы любовались медовым приливом — и молили Аполлона о даровании победы.
— Птерелай могуч, но глуп, — рассудил рыжий медвежонок Аркесий.
Слышать от юного годами сына Кефала такое обвинение, брошенное знаменитому вождю телебоев, было бы смешно, когда б не спокойное, серьезное лицо парня: броня от насмешек.
— Нет, не глуп, — исправился рыжий. — Горд, и слишком. Зря он сунулся на Пелопоннес. Жажда владений, попытки захвата чужих земель… Грабят все. Сильный отбирает у слабого. Это свойственно человеку, как волку свойственно резать овец. Кто жалуется богам на несправедливость? — глупец. Но волк бесчинствует на пастбище или в овчарне, прокравшись туда ночью. Когда же волк врывается к тебе в дом и, скаля клыки, рычит: «Отдай-ка мне зал и три кладовые!..»
По правому борту началась Локрида. Как жилы бегут по руке, так местные речушки, извиваясь, стекали в залив. На берегах рек густо рос терновник и коккос[83], служащий пристанищем «кровавым комарам» — из них локры добывали краску для шерстяных тканей. Ниже, у воды, качались асфодели — лилии царства мертвых. Цветение закончилось, на стеблях висели кожистые «ларцы», полные черных семян. Но могучий дурман асфоделей, казалось, царил над Локридой вечно. От него кружилась голова.
Широкий у Фисбы, залив неумолимо сужался.
— Едва стало ясно, что Тафоса Птерелаю мало, он сделался общим врагом. Будь ты трижды неуязвим, такие долго не живут. Крылу Народа следовало бы понять простую истину. Его земля — вода. Его власть — море. Его крепость — паруса и борта кораблей.
— Басилей пиратов? — предположил Амфитрион. — Звучит не очень.
Аркесий сверкнул белозубой улыбкой:
— И впрямь не очень. Зато безопасно и прибыльно. Повторяю: грабят все, на суше и на море. Думать надо о другом. Ладьям нужны укромные гавани. Морякам — вино и шлюхи. Кормчим — безопасное место для починки кораблей. Добыча нуждается в обмене. Хорошо еще иметь осведомителей, докладывающих загодя, кто везет богатый груз, а кто идет порожняком. Дай это все пиратам за долю в награбленном, и тебе не понадобится откусывать земли на Пелопоннесе. Ты проведешь жизнь в достатке и уважении.
— Наверное, Птерелаю этого мало?
— Вот я и говорю: он так горд, что почти глуп.
— Каков? — восхитился Кефал, указывая на сына. — Сделай Алкмене дочку, Амфитрион! Девочка вырастет, и мы породнимся.
Рыжий стратег пожал плечами:
— Пока она вырастет, я успею жениться и наплодить уйму мальчишек. Зачем дочери Амфитриона такой старик, как я? Папа, у тебя еще будут дети. Мама — не единственная женщина на земле. Женись, сделай мне брата или сестру — и вы породнитесь с Амфитрионом без моей помощи.
— Ты жесток, — еле слышно бросил Кефал.
— Я рассудителен, — возразил Аркесий. — Вы хотите стать родственниками? Я ищу способ[84].
И не выдержал: качнулся вперед, к Амфитриону. Броня треснула, из разлома выглянул нынешний, еще очень молодой Аркесий, который плыл к своей первой битве и сгорал от волнения. Всех мучил один и тот же вопрос, но никто из взрослых не рискнул спросить у Афитриона напрямик:
— Как ты собираешься убивать Птерелая Неуязвимого?
Настал черед Амфитриона пожимать плечами:
— Убью. Как-нибудь.
— Но…
— Мой дед рассказывал, как его учили убивать. «Ты должен видеть удар! Не оружие, не врага. Удар!» И позже: «Хватит видеть удар. Учись видеть движение. Отринь саму мысль о промахе!» Я запомнил дедов рассказ…
— И научился видеть удар? Гнать мысли о промахе?!
— Нет. Для этого надо было родиться Персеем. Про удар моему деду сказали боги. Мне ближе то, что сказал сам дед.
— Что?
Лицо Аркесия пылало. Сейчас, сейчас рыжему медвежонку откроется тайна, дарующая победу. Амфитриону даже было жаль разочаровывать парня. У Аркесия имелся собственный, змееногий дед, чьи предки хвостами уходили во влажную утробу Геи-Земли. Этого парню было мало. Рыжий завидовал внуку Персея, полагая себя обделенным.
— «Дерись тем оружием, какое у тебя есть.» И еще: «Когда спасаешь кого-то — спасай. Не думай, как при этом выглядишь…»
На рыжего было больно смотреть. Великий, победоносный секрет обернулся пустым нравоучением. Скучища! Вместо меча в руки дали тряпку, выжатую досуха. В юности подобные разочарования нестерпимы.
— И какое оружие у тебя есть? — предпринял он еще одну попытку. — Серп Крона?
— Меч, — пожал плечами Амфитрион. — Копье.
— И ты будешь драться с Неуязвимым каким-то мечом? Каким-то копьем?!
— Не каким-то. Тем, что у меня есть.
— А у меня есть дубина, — вмешался Тритон. И показал: — Вот. Как тресну по башке…
Наблюдай кто-нибудь из богов за флотилией, когда ладьи подошли к выходу из залива — решил бы, что кормчие сошли с ума. В узком, как тростниковая флейта, пространстве между устьями Ахелоя и Ликорма на севере — и плоским, вырезанным наподобие серпа мысом Рион на юге, эскадра разделилась, совершая удивительные маневры. Впору было поверить, что среди союзников отыскался предатель — и взбешенные кормчие зажимают его в клещи, тесня с обеих сторон на середину залива. С первого раза предатель не сдался, поэтому кормчие повторили маневр еще трижды, после чего, вновь сойдясь единой флотилией, выбрались в море Ио, на свежий простор.
За кормой осталась горловина Крисейского залива — точно такой же ширины, как и пролив между Тафосом и Итакой. Шутка Олимпийцев, не иначе.
5
Мерный скрип ворота вплетался в шум прибоя и крики чаек, задавал деловитый ритм, внося элемент порядка в хаос стихий. На дубовом помосте трудились два мускулистых раба, всем телом налегая на
