– Великие Предстоятели, – с горечью усмехнулся Махиша, – владыки Перекрестков... Дом порвал нас – пойми, Таргил, враг мой, брат мой! – Дом прорвал во мне дыру, и я чувствую, как вера течет сквозь меня и изливается в никуда... Раньше ярость толп сворачивалась во мне в тугой комок, и я был – Я БЫЛ! – я вставал вровень с молниями Инара, и сказители пели песни; о, какие песни они пели!.. А теперь я довольствуюсь крохами и счастлив, когда отребье визжит при виде урода Рукошлепа! И не могу уйти с Зуботычихи, потому что в других местах не найду и этих крох...
Я увидел, что Грольн заснул. Он привалился к Эйнару, и тот бережно поддерживал голову юноши, а затем осторожно переложил его на единственную кровать. Так они и замерли – один раскинулся на покрывале, другой опустился на пол; палач Косматого Тэрча и убийца Найка-Рукошлепа, Мифотворцы, уставшие, обессилевшие люди...
Я посмотрел на Эйнара, и он тихо улыбнулся мне. Ничего, мол, Сарт, все в порядке, пусть мальчик поспит...
И я улыбнулся в ответ.
Потом я прикрыл глаза, и внезапно мне почудилось, что мы – я, Эйнар и Гро – снова в Доме, в Доме- на-Перекрестке, в моей неменяющейся комнате; Гро скорчился на лежанке, Эйнар сидит на полу, глядя на обугленный тюльпан в знакомой вазе, а я опираюсь о косяк двери, и мне очень трудно стоять... Себя я не видел, но откуда-то твердо знал, что мы вернемся в Дом, что мы должны вернуться во что бы то ни стало, и уйти должны, и еще много чего должны...
Все это было так глупо, и так страшно, и так неизбежно, что я замотал головой, вцепившись ладонями в виски – пока глухой голос Таргила не вернул меня к действительности.
И действительность понравилась мне ничуть не больше.
– Брось, Махиша, – Таргил ссутулился и стал еще меньше ростом, – не время... Просто ты слишком долго прожил под крышей Дома, и Он успел переварить тебя почти целиком. Я сбежал раньше вас, но я прекрасно понимаю, что ты испытываешь сейчас. Со мной было так же. Кому, как не тебе, Махиша- Предстоящий, знать, что дело не в вере и богах, а в людях и в нас самих – потому что мы тоже люди...
Таргил говорил тихо, почти шепотом, и я вдруг сообразил, что он просто боится разбудить спящего Гро. Предстоятель Хаалана опасливо поглядывал на слегка дрожащие ресницы юноши-леера, а я вспоминал ночь в Фольнарке, стилет под грудью Клейрис... О люди, воистину неисповедимы пути ваши!
– Боги, вера... Нет, это не костыль, на который мы опираемся, чтобы не упасть в пропасть зверя – это ключ, образ, помогающий собрать росу чувств человеческих в НАШ кубок; собрать и затем вернуть волшебной сказкой... Злость, свирепость – это все так, ерунда, пыль, но когда за ними встает Бог – мы говорим: 'Ярость'. Влечение, похоть – грязь, пот и сопение, но когда Богиня взмахивает своим плащом, мы падаем на колени и шепчем: 'Страсть'... Опаска, боязнь – одна улыбка Ахайри, Матери-Ночи, и они превращаются в 'Ужас'. Бог встает над мертвецом, которого скоро сожрут черви – и живые пишут слово 'Смерть' с большой буквы. И непонятное знание в руке божества оборачивается Тайной...
Таргил помолчал и жестко закончил:
– Мы, Предстоящие, пили нектар душ человеческих, когда они переходили порог посредственности; мы копили его в себе и возвращали миру сверхъестественное; но, отказавшись отдавать – мы лишились имени Предстоящих и стали вампирами человечества. Вспомни, Махиша, начало всего, вспомни Авэка Эльри... В основе Дома лежали его голод и наша жадность, и Он в конце концов пожрал и нас. Теперь мы остались в мире плоских бумажных людей, где одна реальность – Дом-на-Перекрестке... Ты поможешь нам найти остальных, Махиша?
– Да, – ответил Махиша, не отрывая глаз от пола. – Я помогу вам. Нет, не вам – нам.
– А потом, – неумолимо продолжал Таргил, – потом ты сделаешь неизбежное?
Махиша резко вскинул голову и почему-то посмотрел на меня. Он словно увидел меня впервые, и я никак не мог понять, что происходит – но Махиша и Таргил, по-видимому, прекрасно понимали друг друга.
– Да, – ответил Махиша-Предстоящий. – Я пойду до конца.
...И был день, и был вечер, когда я проклял прошедший день – последний из той бешеной недели, в течение которой мы с Таргилом рыскали вдоль излучины Хриринги, разыскивая следы Лайны- Предстоящей. Нас направил сюда Махиша, но при этом он все время старался не встречаться со мной глазами и под конец намекнул, чтобы я ехал один. Или, в крайнем случае, с Таргилом.
Не знаю почему, только я послушался Махишу, и мы выехали вдвоем, погоняя купленных у хозяина двора Арх-Ромшит лошадей. Правда, примерно через час я заметил в голубизне неба над собой черную точку, описывавшую круги, и не удивился, когда возмущенный Роа свалился нам буквально на головы и полдороги обзывал нас всякими нехорошими птичьими словами.
Но все по порядку, или хотя бы относительно по порядку. А порядок был такой: редкие леса с колючими вечнозелеными деревьями, такие же редкие хутора с хмурым неразговорчивым населением и изматывающие попытки разговорить хуторян и выжать из них хоть слово, способное навести на след Лайны. Дважды Таргил натыкался на Перекрестки, но один из них не подходил Лайне, а другой находился в труднодоступном месте, и люди там давно не жили. И в конце недели, когда я уже готов был убить Махишу по возвращении, нам встретилась та крестьянка.
Роа уже приучился во время таких разговоров сидеть где-нибудь на ветке и помалкивать, не привлекая к себе лишнего внимания. Алиец лениво клевал крупную шишку, сбивая чешуйки на плечи и платок полной круглолицей женщины лет сорока-сорока пяти, с объемистыми корзинами в обеих пухлых руках.
– Вы не из столицы, господа мои? – поинтересовалась почтенная толстушка после того, как мы купили у нее абсолютно ненужную нам рыбу и круг пористого козьего сыра.
– Из столицы, – подтвердил Таргил, я же только кивнул.
– И часто у вас в столице казни публичные вершат? – с милой улыбкой осведомилась крестьянка. – Соседи говорили, что в неделю до пяти, а то и шесть раз случается, – да врут небось, шиши языкатые...
Слюна в моем рту стала вязкой и горькой, и по спине пробежал зябкий ночной холодок, хотя было еще не поздно.
– Бывает, – неопределенно пошевелил пальцами Таргил, словно затягивая петлю на невидимой шее, и сам Предстоящий вдруг стал подозрительно похож на заплечных дел мастера, ушедшего на покой в связи с возрастом. – Всяко случается, хозяйка... А тебе-то что с того, в глухомани вашей? – или курицу свою четвертовать собралась?
Похоже, что 'глухомань' обидела нашу собеседницу.
– Да уж тоже не дегтем мазаны! Хриринга – место известное, отсюда куда хошь рукой доплюнуть, хоть до столицы, хоть куда... А спрашиваю по делу, не просто так говорилом болтаю!
– Это что ж за дело такое? – я постарался состроить самую любезную физиономию, на какую был способен, и, кажется, мне это удалось.
– На Черчековом хуторе ведьму жгут, – доверительно сообщила крестьянка, сцепив руки под необъятной грудью и придвигаясь поближе. – Думали, всех повывели, ан нет, объявилась одна... У старого Черчека коровы уксусом доятся, младшенький его женился осенью, а детей до сих пор нету... град, опять же, зачастил. А тут и шепнули знающие люди, что на Кроапской пустоши черная одна жить стала, и ворожит по ночам. Вот парни Чековы ее и вынули, порчу тощую, и теперь жгут под закат, возле елок, да не знают, как оно положено, по правилам-то, чтоб заклятья на себя не накликать. Хотела я остаться, посмотреть, только поздно уже, мужик мой драться станет, а мужик у меня жилистый – все знают...
– Черчек далеко живет? – тихо спросил Таргил, и было в голосе его что-то такое... этакое. – Хутор где лежит?
...Роа сорвался с ветки и метнулся вслед двум всадникам, горячившим лошадей так, словно за ними гнались все демоны этого проклятого леса, и предзакатное солнце забрызгало беркута кровью.
– Рыбку-то, рыбку, – заблажила вдогонку испуганная крестьянка, – рыбку забыли! И сырок тоже... ой, горе-то какое, а я ж деньги брала, дура старая, стыдобища одна... Видать, не так Черчеки ведьму палить собрались, не по правилам! – вот городские и спешат предупредить... заботливые люди, сразу видно, душевные, легкие на подмогу... рыбку бы им, да забыли, ай, жалость...
Закатное солнце, вскипая и пузырясь, лениво растекалось по острым верхушкам колючих елей – я наконец узнал от Таргила, как называются эти растрепанные деревья – и бор стоял единым
