произошло на челноке, зрелище куда больше интересовало Хеширута, чем судьба толстяка. «Как быстро меняется его настроение! – Регина держалась за перстень, словно утопающий за соломинку. – Лабильность характерна для невротиков…»
– Мы, – прервал спор владыка, – желаем смотреть.
Техник засуетился. Стоп-кадр в рамке мигнул – и действие стрелой понеслось вспять. У сановников отвисли челюсти. Кто-то всем телом подался вперед, едва не опрокинув стол.
– Вот отсюда… Нет, дальше! Медленней… еще…
Звук отключился. С медлительностью амебы, ползущей по стеклу, Каджар-хабиб открывал рот, безуспешно стараясь произнести единственное слово, слог, звук. Время, свернувшись восьмеркой бесконечности – гадюкой, полной яда – работало против него. Упорствуя, вершила свой путь капля пота – микрон за микроном, по гладкой щеке толстяка. Жирный скопец, человек многих талантов, еще существовал, балансируя на границе «здесь» и «где-то», радовался, ликовал… Но равновесие было утрачено. За Каджаром на дисплее-иллюминаторе, зачарован недобрым колдуном, окаменел пейзаж. Скулы города, иссеченные шрамами улиц, бурые ожоги полей, артерия реки; вдали – грязно-бежевая Скорлупа. Второй, верхний экран показывал небо, налившееся густой синевой спелого баклажана. Вот-вот мелькнут первые искорки звезд…
Хрипло, как осел перед случкой, завопил сановник – один из тех, кто словам предпочитал кинжал. Регина вздрогнула от неожиданности. Ник – и она вместе с ним – не сразу сообразили, что именно кричит шадруванец.
– Свод! Небесный свод!
Закаркала воронья стая – высший свет Шадрувана. Шах протер очки салфеткой, торопясь вернуть их на нос. Мальчик боролся со страхом, и страх побеждал. Один Кейрин-хан не изменился в лице. Лишь прищур его стал острей бритвы. «Что они видят? – недоумевала Регина. – Судя по возгласам, то, о чем говорил Каджар-хабиб: „…кованая медь с заклепками…“ И по-прежнему не видят Скорлупы в нижнем „иллюминаторе“. Галлюцинации? Самовнушение? У кого из нас?»
– Они разобьются!
Сановники попятились от рамки, словно оттуда выглянула смерть.
– О Господь Миров! Смилуйся!..
Господь не знал жалости. Голова Каджар-хабиба смялась и треснула, как под дубиной палача. Кровавый студень выплеснулся наружу. Кляксой, вызывающей тошноту, он размазался в воздухе по незримой поверхности. Казалось, стеклянная плита весом в миллионы тонн рухнула на беднягу с потолка кабины. Желудок доктора ван Фрассен скрутило, как мокрую тряпку, к горлу подкатил кислый спазм. Чудовищным усилием Регина заставила себя не отворачиваться от творящегося в рамке.
«Небесный свод! Они разобьются!» – пульсировал набат в висках.
Плита опускалась. Древний пресс, каким на Шадруване давят виноград, сминал тело посла, превращая его в чавкающий фарш, в груду страдающей плоти. Ни капли крови, ни клочка кожи не проникало вверх – пресс был идеально притерт к стенам кабины. Мясной блин, когда-то звавшийся Каджар-хабибом, продавливался сквозь безумный фильтр кресла-ложемента – ниже и ниже. Намертво закрепленное кресло, по древней традиции рассчитанное на двадцатикратную перегрузку, держалось. По идее, пресс-невидимка должен был раздавить все, что есть в кабине: людей, аппаратуру, столик, чашку с чаем… Но страшная участь постигла лишь шадруванского посла, и еще свиток с верительными грамотами. Регина ясно видела, как он превращается в прах – и тончайшей серой мутью продавливается через пластик столешницы. Ни на столе, ни на ложементе, когда останки Каджар-хабиба прошли сквозь кресло, не осталось и следа.
Хоть бы пятнышко, нитка с одежды…
Поверхность кресла выглядела губчатой и рыхлой, как рассохшаяся микропорка. Коснись – рассыплется мелкой трухой. Пресс продолжил движение, гоня к полу слоистую дымку – все, что осталось от несчастного толстяка. Взвесь молекул? Атомов? Элементарных частиц? Дымка слоем жирной копоти легла на пол; вдавилась, всосалась…
Исчезла.
Изображение замерло. Мерзкие звуки наполнили павильон – не смущаясь высочайшим присутствием, сановники дружно блевали. Компанию им, согнувшись в три погибели, составлял посольский техник. Доктор ван Фрассен еле удерживалась, чтобы не присоединиться к мужчинам. Тело бунтовало, мозг поднял мятеж. «Все можно исправить! – шептал кто-то, убедительный, как смирительная рубашка. – Отмотать запись назад, и Каджар-хабиб снова будет жив! Главное: не начать просмотр! Сразу прервать полет, велеть челноку идти на посадку…»
Она знала: это шок. Время нельзя повернуть вспять.
– Убийцы!
– Предатели!
Проблевавшись первым, сановник с кинжалом бросился к Нику.
– Смерть!..
Стоявший на его пути Кейрин-хан взмахнул рукой. Предплечье хана впечаталось сановнику в лицо; хрустнула переносица. Неудачливый убийца рухнул на пол, корчась червяком, угодившим под колесо.
Упала тишина.
– Если гостя со звезд посадить на телегу, – хан размышлял вслух, без интереса глядя, как сановник, пятная кровью мозаичные плитки, уползает прочь, – разогнать ее и направить к преграде, что якобы окружает Шадруван… Что произойдет? Правильно, звездный гость расшибет себе лоб. А телега поедет дальше. Так?
Белый, как лист бумаги, Ник кивнул.
– Ваша телега летит намного быстрее. Так?
– Защитник Народа совершенно прав.
– Во сколько раз?
– В семьсот раз.
– Я и в детстве не верил сказкам. Но даже если вы преувеличиваете… Стоит ли удивляться, что наш посол разбился вдребезги о небесный свод? Господь Миров каждому положил свой предел, дабы гордыня человеков укрощалась. Если предел гостей со звезд лежит здесь, – подняв с пола кинжал, оброненный сановником, Кейрин-хан обвел клинком вокруг себя, – то отчего бы нашему пределу не быть там?
Он ткнул острием в небо.
– Иначе Господь Миров в щедрости своей даровал бы и нам летающую телегу…
– При чем тут телега? – возмутился забытый всеми шах.
– Ваше величество, я думаю, Ларгитас говорит правду. У них не было намерения убить нашего посла.
– Но наш посол умер страшной смертью! Кто за это ответит?!
– Правота владыки несомненна. Полагаю, мой шах взвесит это дело на весах правосудия и примет мудрое решение. А пока весы колеблются…
Хан улыбнулся Николасу Зоммерфельду:
– Я не советую вам покидать территорию посольства.
V
Ребенок играл монетами.
Серебро. Медь. Золото. «Орлы» и «решки». Лица правителей. Леопард с саблей. Венки из ветвей. Надписи. Символы. Сидя на полу детской, Артур раскладывал монеты вокруг себя, в порядке, известном только ему. Медяшки – столбиками, золото – особняком; серебро – по-разному. Мелочь, пристроившись меж более увесистыми сестрами, стояла на ребре. Лицо мальчика, занятого делом, было сосредоточенным, как у сапера над взрывным устройством.
Ошибись – рванет.
Стоя на пороге, Регина не мешала игре. Еще на Ларгитасе, изумляясь колоссальному прогрессу Зоммерфельда-младшего, боясь поверить в чудо и не зная, какой волшебник превратил умеренного аутиста в обычного мальчишку, она подметила за Артуром новую привычку. Случалось, мальчик честно предупреждал: «Я хочу играть!» – и начинал расставлять-переставлять, раскладывать-перекладывать всякую ерунду, как сейчас монеты. Регина боялась рецидива, возвращения к прошлой замкнутости, но
