безграничные сплетники не могут не жалеть и не любить род человеческий, который доставляет им столько развлечений. И Казанова, воззвав к сентиментальности брадобрея и его преувеличенно развитому чувству драматического, инстинктивно затронул нужную струну. Чино опустился в кресло и развел руками.
— Расскажите мне все по порядку, — от широты души предложил он: вот будет развлечение для клиентов на целую неделю!
— Все по порядку? — Казанова торжественно покачал головой. — Дорогой друг, на это у нас уйдет вся ночь, а мы должны действовать, действовать и действовать разумно. Сегодня вечером я был одновременно трусом и храбрецом, идиотом и мудрецом, предателем и человеком, бесконечно преданным. Сегодня вечером дама, которую я люблю, из своей ложи видела, как я — круглый идиот — флиртовал, или могло показаться, что флиртовал, с дамой, которую я не люблю.
— Per Вассо![69] — произнес Чино, вытаращив глаза.
— Если я вернусь сейчас в оперу, — в общем, если я не скроюсь с людских глаз, — моя жизнь в опасности! Для начала я должен послать своей любимой записку, а затем должен узнать, где она остановилась…
— Вот черт, — сказал Чино. — Быстро же вы работаете, синьор мио!
— Затем мне необходимо прибежище, а завтра я должен видеть ее. Все это ты должен немедля для меня устроить.
— Я?
— Безусловно. Ты самый умный человек во Флоренции, потому я и пришел к тебе. А кроме того… — И Казанова большим и двумя пальцами правой руки сделал быстрый и красноречивый жест, который в Италии означает «деньги». Этот довод и решил все дело.
— Я могу найти вам прекрасно обставленную квартиру на Виа-деи-Барди… и перевести туда ваш багаж из гостиницы. Там вам будет спокойно, к тому же ваше превосходительство сможет поплевывать в Арно с балкона своего салона.
— Прелестное утешение для влюбленного! — в нетерпении воскликнул Казанова. — А сейчас дайка я напишу записку, которую ты доставишь и…
Но Чино так усиленно замотал головой, что Казанова умолк и вопросительно посмотрел на него.
— Во-первых, ваше превосходительство, — сказал Чино, старательно титуловавший теперь Казанову после того, как ему обещали вознаграждение, — я не могу доставлять любовные письма даже для друга и человека благородного. Это нанесет урон моей чести, и соседи станут называть меня Чино-сводник. А во- вторых, записки ведут к разговорам, а в этой истории слышится звон разгневанных шпаг…
— Значит, ты отказываешься мне помочь?! — с негодованием воскликнул Казанова.
— Никоим образом. Скажите мне, что вы хотите передать даме, и я буду послом вашего превосходительства…
Казанова поморгал, уставился на своего собеседника и расхохотался, а через минуту два мерзавца, склонив друг к другу головы, уже плели нити сговора.
Ну а Анриетта просидела до конца оперы в полной неуверенности и великом огорчении, не зная, что и думать, надеяться или страшиться. Она решила устроить сюрприз Казанове, рассчитывая, как ребенок, что весь обещанный день 30-го он сгорал от нетерпения и теперь, увидев ее в ложе, тут же к ней прибежит. Трудно, пожалуй, представить себе большее разочарование, чем то, которое испытывает человек, долго замышлявший «сюрприз» любимому и обнаруживший, что все пошло не так. Поэтому настроение у Анриетты было подавленное, когда она, печально пожелав спокойной ночи своему вежливо поклонившемуся спутнику, медленно поднялась по плохо освещенной лестнице старого дворца на этаж, который на это время сняла для себя. Она была настолько погружена в свои мрачные и, наверное, гневные мысли, что лишь восклицание камеристки заставило ее поднять глаза, и она увидела мужчину, явно прятавшегося в тени, а теперь низко ей поклонившегося.
— Это еще что такое? — воскликнула Анриетта. — Что вам тут угодно?
— Всего лишь сказать вам одно слово, прелестная синьорина, — произнес злополучный Чино чересчур уж елейным голосом, снова взмахнув шляпой и склонившись в поклоне, который он навострился делать, выступая в любительских спектаклях.
Анриетта нахмурилась: ей подумалось, что этот позер, надушенный так, что дышать невозможно, какой-нибудь флорентийский фат, увидевший ее в опере и задумавший одержать над ней победу.
— Разрешите мне пройти, синьор, — сказала она. — И никогда больше со мной не заговаривайте!
Ее гнев и резкий тон заставили съежиться бедного Чино, но он тотчас призвал на помощь присущее его ремеслу нахальство и вместо того, чтобы отступить, шагнул к даме и прошептал:
— У меня есть пароль, который заставит вас, синьора, передумать. Этот пароль — Джакомо.
— Джакомо?! — Анриетта вздрогнула и остановилась в нерешительности. — Если вы говорите о том, кого я имею в виду, то почему же он сам сюда не пришел?
— Ах, милостивая синьорина, он был бы здесь, если бы не находился в опасности…
— В опасности?! — Анриетта побледнела. — Его арестовали? Он попал в засаду?
Теперь уже Чино вздрогнул: он ведь не имел ни малейшего представления о том, что подразумевала прекрасная синьора, а Джакомо — клянусь Вакхом! — сказал себе Чино — разбирается в хорошеньких женщинах.
— Уделите мне несколько минут, — попросил он, — всего лишь несколько минут, и я объясню вам, с какой опасностью и проблемой столкнулся синьор Казанова. Он сам просил, чтобы вы меня выслушали.
Анриетта, пройдя мимо него, постучала во входную дверь своих апартаментов и велела открывшему ей слуге провести господина в салон, затем, повернувшись к Чино, сказала, что выйдет к нему через несколько минут. Чино же, которому до сих пор очень нравилась эта авантюра, как раз в этот момент начал сожалеть, что ввязался в нее. В апартаментах Анриетты не было ничего примечательного — уже тогда старые дворцы часто разгораживали на квартиры и сдавали внаем, и Чино, будучи разъезжим брадобреем, нередко бывал в них. Смутила же его и побудила забыть то, что так тщательно втолковывал ему Казанова, сама Анриетта, ее искренность и глубина ее натуры. Успев оценить Казанову и почувствовав с ним сродство, Чино ожидал увидеть распутницу, а встретился с женщиной, предназначенной стать женой.
Невзирая на хладнокровие, каким Чино часто хвастался Казанове, мысли его были в таком смятении, что, когда Анриетта поспешно вошла в комнату, он не знал, что говорить. Она сняла шляпу и плащ, а также бриллианты, но была по-прежнему в вечернем туалете, в каком ездила в оперу.
— Вот теперь, сударь, — сказала она с достоинством, садясь в кресло, — я готова слушать вас.
Описывая впоследствии свои переживания — а он часто этим занимался, выкладывая все любому клиенту, который сидел намыленный, всецело в его власти, с приставленной к горлу бритвой, — Чино говорил, что на какой-то момент совсем растерялся, так что «лишился и памяти, и дара речи». Судя по всему, и то и другое разом вернулось к Чино, как только он очень к месту вспомнил, что будущее счастье этого прелестного создания и «моего высокого друга кавалера Казановы» зависело от того, насколько он, Чино, владеет головой. Ну разве флорентиец и брадобрей может признаться миру, что он смутился и потерял дар речи?
— Мадам, — сказал он, выбросив вперед правую ногу, чтобы сделать поклон, — я буду краток. Синьор Казанова ждал ваше превосходительство целый день и был введен в заблуждение посланием…
— От кого? — прервала его Анриетта.
— От… право, не знаю, от кого… я ведь наспех узнал обо всем этом… но… словом, он отправился в оперу и оказался в ложе своего врага!
— Врага? Той дамы, которую я видела? У меня было впечатление, что они в наилучших отношениях.
— Возможно, так оно и было, синьора, но сейчас все обстоит так, как я сказал. Далее: когда синьор Казанова так неожиданно увидел вас, он тотчас, как вы, наверное, видели, поднялся с намерением присоединиться к вам…
— Я действительно видела, что он сделал такое движение, — сказала Анриетта, — но почему же он не пришел?
— Ах! — воскликнул Чино, воодушевляясь. — Все из-за дьявольской изобретательности этой змеи, этой дьяволицы, этой врагини нашего достойного Казановы! В ложе с ней был самый наилучший дуэлянт
