Семеро против Ривза

— А мне показалось, — вмешался мистер Ривз, — вы сказали тогда у нас, что Париж скучный и уже немодный город!

Бекки стало не по себе, и вид у нее был такой виноватый, точно ее застали на месте преступления, когда она пальцем выуживала из банки малиновый джем.

— Так ведь она имела в виду туристский Париж, — сказал Питер, наконец обретя дар речи, но по- прежнему крутя головой. — А Париж художников — это совсем не то, это другой мир, рай для интеллектуалов.

— Очень рад это слышать, — буркнул мистер Ривз. — И все же я бы предпочел, чтобы моя дочь сидела дома.

Тут все застрекотали разом. Энси, прислушивавшийся из буфетной к тому, что происходит в комнате, ринулся на подмогу с чайником в руке, из которого во все стороны брызгал горячий чай, и принялся умолять мистера Ривза послать Марсель в Париж — «ради собственного же блага». Питер сказал, что человек не может писать, если он не был в Париже, а Бекки, округлив глаза, сказала:

— Послушайте, мистер Ривз, неужели вы считаете, что женщины в чем-то хуже мужчин?

Когда гомон улегся и пролитый чай вытерли с помощью измазанной в красках тряпки, Питер наполнил кружки и шлепнул в каждую сгусток консервированного молока из неровно вскрытой жестяной банки. Энси, с грацией светского льва, которой он постарался придать богемистый пошиб, обнес гостей хлебом с маслом и кексом. Он посоветовал мистеру Ривзу почитать Мэрджера, если он хочет знать, что на самом деле представляет собой жизнь художника в Париже. Питер возразил, что Мэрджер давным- давно устарел. Мистер же Ривз подумал о том, что интересно бы знать, кто такой этот Мэрджер. О том же, видимо, подумала и Бекки, ибо она обратила на мистера Марсбейта молящий взор и сказала:

— О, Питер, ну, пожалуйста, расскажите мне про Мэрджера. Мне так хочется про все это знать. Мамочка воспитала нас в такой строгости.

Злополучный художник, то и дело крутя головой и поблескивая зубами, принялся за поистине непосильный для него труд и стал пересказывать содержание «Жизни богемы». Мистер Ривз заметил, что это самый обыкновенный роман про бездельника-художника.

Беседа снова приняла было весьма нетерпимый характер, но тут с тактичностью, еще более заметной, чем все промахи мистера Ривза, в нее вмешался Энси (которому причиталось десять процентов от продажи любого из произведений искусства):

— Просто не понимаю, чего мы сидим тут и толкуем про всякие скучные старые книги, когда перед нами столько чудесных работ Питера и когда такие милые люди собрались их посмотреть. Ну, Питер, Питер, не стесняйся и не дури, ты же знаешь, что ты гений, вытаскивай свои картины и ставь их на мольберт, чтобы мы могли ими полюбоваться. Передвинь мольберт, Питер! Передвинь мольберт, чтобы мистеру Ривзу не пришлось переставлять стул. Бекки! Сядьте рядом с мистером Ривзом и помогите ему принять решение. Я уверен, что он просто влюбится в работы Питера…

Мистер Марсбейт неловко протащил по комнате мольберт, неловко и застенчиво порылся среди прислоненных к стене полотен, уронил одно из них и сказал: «О, господи!» — потом споткнулся о табурет и произнес: «Ах, эти ужасные вещи!» — и наконец поставил первую картину на мольберт.

Мистер Ривз протер очки, водрузил их на нос и уставился на мольберт — с удивлением, изумлением, ужасом. Надо сказать, что мистер Ривз принадлежал к той школе любителей искусства, которые ничего в искусстве не понимают, но знают, что им нравится, и косвенно повинны в существовании Королевской академии и двух забавных котят с голубыми ленточками на шейках; это ради них была придумана история про Зевксиса и его виноград, который прилетали клевать птицы, — они же повинны и в том, что на винограде у голландского мастера поблескивает капелька росы, а на некоем нарисованном носу сидит муха, которую кто-то потом пытался замазать. Ну, а то, что увидел мистер Ривз, было совсем не в этих великих традициях,

— Это называется «Гомер», — торжественно пояснил мистер Марсбейт.

Фон у «Гомера» был тускло-зеленый, — видимо, как символ вечной свежести поэта, воспевавшего Родос, Смирну, Колофон и тому подобное. Самой примечательной деталью картины были стеклянные глаза, искусно прилепленные к полотну посредством жидкого клея и наглядно свидетельствовавшие о том, что мистер Марсбейт знал о слепоте Гомера. В углу картины помещалось исчезавшее за кадром колесо тележки молочника, — судя по всему, это была колесница Ахиллеса, — к которой был прикреплен кусок сырого мяса (на всей нашей планете один только мистер Марсбейт знал, что то был кусок ноги от тела Гектора). На переднем плане находился заяц, похожий на черепаху, и черепаха, похожая на зайца, — мистер Марсбейт учился в Итоне и слышал о софизмах, связанных с именем Ахиллеса…

— Питер! — взвизгнул мистер Хоукснитч в таком экстазе от возможной сделки, что ему позавидовал бы любой торговец. — Это же божественно! Это даже лучше, чем Миро!

— По-моему, это замечательно, — скрестив на груди руки и слегка кивая, заявила Бекки. — Но, Питер, душенька, почему тут гора? Разве Гомер жил на горе? Расскажите, пожалуйста, мне так хочется все знать.

— Гора Ида, — пояснил мистер Марсбейт таким замогильным тоном, точно хотел сказать: «Ну, почему я должен возиться со всякими неучами?»

Приглядевшись, мистер Ривз увидел, что тускло-зеленый фон в одном месте действительно сгущается, что может объясняться слишком толстым слоем краски, или может обозначать зеленого морского ежа, или зеленый холм вдали, или же, как это и утверждал мистер Марсбейт, — действительно гору.

— Ну, разве это не прелестно, мистер Ривз? — заметил Энси. — Не правда ли, прелестно и оригинально?

— Ей-богу, очень красиво, — сказал мистер Ривз, снимая очки, чтобы еще раз их протереть: что-то плохо в них было видно. — Очень красиво и художественно.

Картина была снята с мольберта, за ней последовала другая, потом еще одна и еще — и каждая казалась мистеру Ривзу еще более удивительной и нелепой, чем предыдущая. Затем мистер Марсбейт, в приливе застенчивости отчаянно вертя головой, поставил на мольберт картину, которую Энси и Бекки решили заставить мистера Ривза купить, — она была отвергнута, по крайней мере, шестнадцатью выставочными комитетами.

— Это — «Цивилизация», — сказал мистер Марсбейт тоном еще более заупокойным, чем когда он говорил про «Гомера».

Мистер Ривз взглянул на «Цивилизацию». Он увидел канареечно-желтое облако с кособоким домиком на нем, а рядом — гильотину с чьей-то только что отрубленной головой. В правом углу была помещена точная копия очень плохого бюста Афины Паллады с торчащей во рту морковкой. В левом углу находилось весьма реалистическое изображение бомбы Миллса, срисованной с учебной модели, которую дал мистеру Марсбейту один гвардеец-солдат. К безоблачно голубому небу был прилеплен клочок французской газеты с рекламой мыла «Кадум».

— О, Питер! Это поразительно! — воскликнула Бекки Бэрден. — Прелестно. Ну, пожалуйста, скажите мне — я должна знать, — это ваш самый последний стиль?

— Лучшее из всего, что я написал, — сказал мистер Марсбейт, крутя головой и сверкая глазами и зубами, что, по мнению мистера Ривза, выглядело просто ужасно.

— В жизни не видал ничего подобного, — взвизгнул Энси, на этот раз говоря правду. — По-моему, Питер, ты их всех побил, это мое искреннее мнение. Это грандиозно… это… это, ну, прямо Тициан или Микеланджело. Прелестный рисунок и композиция. А что вы скажете, миссис Ривз, правда чудесно?

— Так красиво, — вздохнула миссис Ривз.

— Вы должны это приобрести, — сказал Энси, на совесть выполняя свою роль посредника, — ну, просто должны. Ваша прелестная гостиная станет поистине мечтой. Неужели вам не хотелось бы иметь такую вещь у себя? Она будет так гармонировать с вашими красновато-коричневыми диванными подушками. Попросите мистера Ривза, чтобы он купил вам ее.

Молчание.

— Вам не нравится картина, миссис Ривз? Даме столь утонченного ума и интеллекта, как вы, не может не нравиться такой подлинный шедевр, как