Семеро против Ривза

Саймонс.

Ха, ха, ха! Ха, ха, ха!…

ТРИ

Так прошли утро и вечер первого дня Свободы мистера Ривза. Так протекали они и в дальнейшем — с незначительными изменениями. Просыпался он по-прежнему в семь тридцать и во избежание дискуссий по поводу ванной тотчас вставал. В результате утро у него получалось довольно длинное, но, поскольку ему вернули «кабинет», он мог торжественно удалиться туда с номером «Телеграфа» и там дать пищу мозгу, разгадывая кроссворд. Ленч он съедал в спокойной обстановке, дома: пришлось пообещать, что он не будет больше появляться в местных кабачках — кто-то видел его тогда, в тот первый день, и миссис Ривз заявила с несчастным, видом, что «весь Мэрвуд» говорит об этом и она просит его — ну, пожалуйста! — подумать о детях и об их положении в обществе! Тогда мистер Ривз подыскал себе для компании отставного майора, с моноклем и в галстуке своего полка, который от скуки иной раз снисходительно соглашался сыграть с ним днем в гольф.

Ну и конечно, мистер Ривз занимался садоводством. Происходило это по большей части в «кабинете». Завороженный таблицами с яркими цветами и не менее цветистой прозой авторов, мистер Ривз уже видел, как его акр голого известняка превращается к середине лета в нечто вроде Хэмптон-Корта, а сам он прогуливается по участку, залитому теплым золотистым светом, вдыхая сладкие запахи и «наслаждаясь буйным праздником красок». Опьяненный более или менее безудержной фантазией, мистер Ривз выскакивал из кабинета в поисках Брауна и обнаруживал его — вот ведь никакого у человека воображения! — у грядки с гиацинтами, которую он систематически пропалывал, или возле его любимых, но ничем не примечательных фиалок, которые он то и дело рассаживал.

— Браун! — возбужденно взывал к нему мистер Ривз. — Браун! У меня возникла идея…

И когда идея была изложена — не слишком ясно, поскольку мистеру Ривзу не всегда удавалось как следует запомнить текст, — Браун неизменно качал головой и говорил: «Никакого толку от этого, сэр, не будет. Ветер вырвет их с корнем — всех подчистую».

Или же саркастически изрекал: «Что ж, сэр, если б вы могли поменять здесь почву, да подвести сюда воду, да избавить нас годика на два от морозов, тогда, пожалуй, можно бы их и вырастить».

Словом, разговоры эти всегда кончались одним и тем же: Браун выводил из себя мистера Ривза, а мистер Ривз выводил из себя Брауна. Мистер Ривз серьезно подумывал о том, чтобы рассчитать его и взяться за сад самому: немного ума и воображения не помешало бы в этом деле. Но стоило ему подумать, что придется самому перекапывать клумбы и пропалывать, стричь лужайку и часами корпеть в оранжерее над ящичками, привязывая к палочкам растения, а главное, вспомнить, что у него нет, как у Брауна, этого непостижимого чутья, коим обладают низшие классы, — чутья, подсказывающего, что может тут расти, а что не может, — короче: стоило мистеру Ривзу как следует обо всем этом подумать, и он не рассчитывал Брауна.

А Браун, — хоть он потихоньку и честил мистера Ривза последними словами и заявлял миссис Браун, что уйдет, — Браун, стоило ему подумать о том, что он проработал у мистера Ривза двенадцать лет и что все эти двенадцать лет ему аккуратно платили жалованье, всегда с каким-нибудь ласковым словом или шуточкой, и что вообще мистер Ривз до сих пор никогда не мешал ему, Брауну, делать все по-своему, неизменно хвалил его и хвастал своим садом перед гостями, — короче: стоило Брауну обо всем этом подумать, и он не уходил.

— Вот что я тебе скажу, — торжественно заявил он однажды миссис Браун, — хозяин наш, по-моему, немножко того. С чего он вдруг решил уйти на покой? Неразумно это. Если хочешь знать мое мнение, такое, видно, подошло у него время, что он места себе не может найти. Надо бы ему заняться чем-то, но только не садом — садом пусть занимаются те, кто в этом толк понимает. Смотри, как бы мы не услышали, что он в Гайд-парке выступать вздумал!

Миссис Ривз тоже тревожилась за мистера Ривза и считала, что надо что-то предпринять. Она не разделяла мнения Брауна, — да и вообще считала, что не следует обсуждать такие вещи, — но и она чувствовала, что не все в порядке. Так разве не обязана она, будучи терпеливой и самозабвенно преданной женой, помочь мужу всем, что в ее силах? Самой правильной и подходящей советчицей в этом деле она сочла Марсель, которой и решила поверить свои сомнения и планы.

— Меня так беспокоит твой папа, — решила она однажды утром прощупать почву.

— А что с ним? — безразличным тоном спросила Марсель.

— Он такой взвинченный и недовольный…

Марсель с псевдонаивным видом широко-широко раскрыла глаза, как она это делала перед зеркалом, стремясь придать лицу невинно-удивленно-интеллигентное выражение.

— Но у него же столько приятелей, — возразила она, — и ему теперь больше не надо работать…

— В том-то и дело. Видишь ли, детка, он годы и годы мечтал об этом, а теперь, когда мечта его сбылась, он положительно не знает, куда себя девать.

На этот раз Марсель искренне удивилась: да неужели мамочка не знает, что старики просто не умеют развлекаться?

— Ну, уж я-то тут ничем не могу помочь, — не слишком любезно заявила она.

— Я знаю, детка, что не можешь. Но ты могла бы помочь мне, а я тогда помогла бы ему. Видишь ли, у него слишком мало знакомых. Среди настоящих людей, конечно. Он обожает этих своих неотесанных дружков из Сити — ужасающих субъектов вроде Джо Саймонса… Я бы так хотела, чтобы папа с ним больше не встречался… А вот людей приличных, интересных он совсем не знает…

— Ну не могу же я ввести его в наш мир искусства, — вяло проронила Марсель. — Он там будет только глупо выглядеть.

— Я совсем не это, детка, имела в виду. Конечно, ему будет не по себе среди вашей молодежи. Конечно. Но что бы ты сказала, если б я уговорила леди Блейкбридж устроить в его честь коктейль у нее дома — блестящая идея, а? Я, конечно, оплатила бы все расходы, а она лишь принимала бы гостей как хозяйка. Тогда я могла бы попросить мистера Хоукснитча пригласить кое-кого из своих именитых и прославленных друзей и… и… Тебе не кажется, что это было бы просто чудесно познакомить папу с настоящими людьми?

— А почему бы и нет, — ответствовала Марсель, швыряя в огонь окурок. — Ну, мне пора. До свидания, дорогая…

Мистер Ривз не желал идти на коктейль. Он желал бы этого еще меньше, если б знал, что ему придется за все платить. А если бы привести здесь то, что он, несомненно, сказал бы, знай он, что эта сумма взыскана с него за приобщение к светским кругам, — могли бы возникнуть серьезные осложнения. Но он об этом так и не узнал: миссис Ривз тактично извлекла нужную сумму из денег на хозяйственные нужды.

Сумма эта пошла не в карман леди Блейкбридж, которая при всех своих недостатках была все-таки выше подобных вещей, а в карман мистера Хоукснитча. Энселм Хоукснитч, — известный своим друзьям как «Энси», — был современным вариантом героя новоаттической комедии, по непонятным причинам забытой ныне театром, — а именно: «Паразита». Он обладал всем необходимым, чтобы играть эту роль в жизни. Выходец из «хорошей» семьи, чье состояние на протяжении двух поколений непрерывно убывало, Энси окончил «настоящую» школу и «настоящий» университет и вращался среди «настоящих» людей. В школе он был известен как хлыщ. В университете его дважды бросали в фонтан; в комнату его не раз врывались тяжеловесы-весельчаки и переворачивали все вверх дном, а если кто-нибудь устраивал торжественный обед, Хоукснитчу неизменно выбивали все стекла. Лет ему было двадцать пять; он обладал двумя сотнями фунтов годового дохода и красивым профилем; божественно играл на банджо; дважды в неделю стригся и мыл голову у знаменитого coiffeur [10]; элегантно одевался — в кредит; носил роскошные галстуки и, наконец, слыл авторитетом в вопросах искусства и светских развлечений. Образование и отсутствие титула не позволяли ему заняться светской хроникой, и он добывал себе на жизнь, сводя зараженных снобизмом буржуа со всякой светской мелюзгой — за небольшую