заваленному здесь разбросанными в беспорядке обломками горных пород. Фелдер затерялся позади; я не так сожалел о нем, как когда-то о своих часах.
Спустилась ночь. Холодные потоки воздуха с равномерностью дыхания обдували нас. Над головой сверкали звезды, луны не было видно. Я посмотрел вверх, стремясь распознать знакомые созвездия. Никогда не сверкало там столько звезд — столь неузнаваемых звезд. Когда-то я был астрономом- любителем, ночное небо не было для меня незнакомцем, и тем не менее я был озадачен. Полярная звезда вроде бы была там, где ей и полагалось быть, — да и Большая Медведица тоже, но сквозь нее просвечивали вдобавок еще какие-то звезды. Но не были ли Большой Медведицей и вон те звезды, чуть ниже и в нескольких градусах влево, наполовину скрытые горным уступом? Мы продолжали пробираться вперед, и все больше звезд открывалось моему взору…
Да, я странствовал по дуальной Вселенной. Разрыв пространства — времени распространялся как цепная реакция. Кто знает, какие галактики смогут существовать завтрашней ночью?
Нелепо воображать, что этой порче дозволено будет разрастаться. Если вернуться во время, из которого я пришел, над этой проблемой уже вовсю трудятся ученые — в поисках радикального решения, которое успешно наложило бы пластырь на причиненное повреждение. Как я собираюсь наложить пластырь на порчу, причиненную Виктором Франкенштейном.
Потом мне подумалось, что это навряд ли мои собственные мысли. На первых порах то, что я сбросил как балласт свой автомобиль, было наполнено для меня смыслом — как и ранее продажа часов. Теперь я уже думал в точности как сам Виктор. Усталость вновь охватывала мой рассудок, вызывая к жизни некоторые из тех теней, с которыми мне пришлось бороться в полуразрушенном коттедже.
Вместо того чтобы отдохнуть, я слез с лошади и повел их обеих в поводу, твердо намереваясь оставаться на ногах всю ночь напролет.
Но ночь, казалось, будет длиться вечно. Вероятно, наступила зима, и солнце скользнуло за горизонт. Было все еще темно — или, по крайней мере, не было светло, — когда наконец я достиг конца этого подъема и ледник обратился в равнину.
К тому времени мой мозг был пропитан сном и его иллюзиями. Но я тут же полностью проснулся.
Передо мной расстилалось огромное плато, и края его терялись вдали. Его плоскую поверхность кое-где нарушали обширные возвышения или впадины, придавая ему сходство со спокойным, но замерзшим морем. Только позже понял я, как этот образ был близок к истине. Плато состояло изо льда, из немыслимой массы льда, сплошь покрывавшей лежащие под нею горы, и лишь нескольким пикам удавалось тот тут, то там пробить ее поверхность, чтобы предстать перед глазами в облике нунатаков [7]. И все это громадное плато размечали одни эти нунатаки — с единственным, зато ошеломляющим исключением.
Вдали, чуть ли не на другом конце плато, возвышалась громаднейшая постройка.
Я остановил лошадей.
С того места, где я стоял, трудно было оценить истинные размеры этого далекого строения. Казалось, что оно круглое и состоит в основном из огромной наружной стены. Наверняка оно было обитаемо. Изнутри, из пространства, окруженного стенами, исходило свечение — почти атмосфера света, красноватая по цвету, время от времени прорезаемая более интенсивными лучами, движущимися внутри центрального облака.
Вокруг царил безрадостный упадок. Однако это не была цитадель света.
Ибо при всей своей яркости и она тоже — я отнюдь не стремлюсь к парадоксу — излучала заунывную серость.
Я предположил, что это, скорее всего, последнее прибежище человечества.
Так удалено было это место, что мне оставалось только поверить, что временные сдвиги занесли меня в некий момент будущего, отстоящий на много столетий — а может быть, на много тысяч или даже миллионов столетий. Все для того, чтобы я стал свидетелем, увидел последний аванпост человечества — уже после того, как угасло солнце, когда сама Вселенная зашла уже весьма далеко на своем пути к равновесию смерти. Я посмотрел на своих лошадей, в их глазах отражалось далекое свечение. С полным безразличием они ждали. Сколь бы неуместными ни оказались обстоятельства, я по меньшей мере смогу вновь встретиться со своими собратьями.
Когда я, ускорив шаг, двинулся дальше, мне вдруг стало интересно, с чего это враг привел меня именно сюда, в убежище, а не прямо к гибели. Не могло ли быть, что и они намеревались вступить туда? Или же они где-то поджидали меня, чтобы разорвать на части, прежде чем мне удастся добраться до укрытия?
В небе бурлили тучи, затеняя путаницу созвездий и обильно одаряя землю снегом. Сияние города (буду так его называть, поскольку на протяжении истории человечества города принимали самые разные формы) отражалось от туч.
Все, казалось, посветлело. Еще немного, и можно было бы решить, что город дал прибежище нескольким действующим вулканам. Над крепостной стеной пролетали вспышки, из конца в конец рассыпая букеты многоцветного пламени.
Еще заметнее стали лучи прожекторов. Все наводило на мысль, что в городе праздновалось какое-то событие. По мере приближения я заметил, что громаду крепостной стены там и сям прорезали ворота. Увидел я и находившиеся внутри стен башни, мерцающие вспышки пламени их не освещали, а скорее затемняли.
Трудно было оценить их размеры. Я подозревал, что постройки эти циклопичны.
И уж что точно, были они весьма внушительны, но неуместное видение этих построек столь тесно смыкалось с небесными видениями, что я с трудом мог разобраться, успокоением или дурными предчувствиями наполняет меня это зрелище.
Лошади, встряхнув головами, заржали. Я пошел осторожнее, ибо мы приближались к нунатаку и я боялся засады. Я положил руку в толстой перчатке на пулемет.
К этому времени я уже оценил, что передвигались мы по толстому льду.
Его осколки, обломки сланца, камни окаймляли нунатак, словно каменистая прибрежная гряда. Вполне возможно, что эта невысокая, вся в промоинах дюна метила вершину когда-то гордо возвышавшейся над окрестностью горы, ныне почти всем своим телом ушедшей под ледяное покрывало. Укрывшись за этой дюной, стояли вереницей четыре лошади, взнузданные и стреноженные. Добыча моя здесь их оставила и, должно быть, отправилась дальше пешком.
Нигде не было видно никаких признаков двух монстров.
Я сгрузил с лошадки свой пулемет и перенес его на вершину нунатака, прикрыв там от падающего снега брезентовыми вьюками. Чтобы хоть как-то защититься от холода, я, перед тем как залечь за пулемет, залез в свой спальный мешок. Затем припал к оптическому прицелу, пытаясь обнаружить следы своей добычи.
И они не заставили себя ждать! Их фигуры трудно было разглядеть на фоне огромной темной стены позади них. Но робкий красный свет выхватил из темноты их силуэты, когда луна — в виде тонкого полумесяца — впервые показалась на небе. Они уже добрались до города и собирались войти в него.
Во мне росло, леденя душу, новое подозрение. У меня не было никаких гарантий, что этот город возвели человеческие руки. К какому человеческому городу могли бы так смело и свободно приблизиться эти изгои? Этот город окажет им гостеприимство — быть может, именно их он и приветствует неуемным разгулом света. Это достойный их город, город, построенный их собратьями, город, в котором живет их племя. Будущее вполне может быть за ними, а не за нами.
Догадки. Подтверждение или опровержение должно последовать позже.
Я вставил в пулемет магазин. Высветился код, оказалось, что каждая пятая пуля была трассирующей. Отворялись врата далекого города. Свет, выплеснувшись из-за них, выхватил две огромные фигуры. Я открыл огонь, когда они шагнули внутрь города.
Сверкающая линия огня прочертила разделяющее нас пространство. Я увидел, как цели достигли первые пули, и продолжал стрелять, крепко стиснув зубы, прижавшись глазом к прицелу. Одна из фигур — женская — словно вспыхнула. Она закружилась на месте. В гневе вскинула руки. Ее настигали все новые трассирующие пули. Казалось, что, падая, она развалилась на части.
Он — я попал и в него! Но он бросился в сторону, нырнул из света во мглу, лишив меня отличной мишени — своего силуэта. Я потерял его из виду.
