увидел совсем близко жирные, унизанные перстнями пальцы Азми. И сейчас, вновь видя перед собой на камчатной белизне эти толстые пальцы, он уставился на них пристальным взглядом, напряженность которого не укрылась даже от самого Азми. Паша только что поднес ко рту крупную ягоду выращенного в теплице винограда, как вдруг его взгляд скрестился с полным гнева и отвращения взглядом Гордона. Мгновение — и Азми вспомнил все.
Рука, державшая ягоду большим и указательным пальцами, опустилась. Толстые мокрые губы остались раскрытыми. Ноздри испуганно задрожали, а в глазах появилось жалобное выражение, которое сразу выдало правду. Прошлое оживало в немом разговоре взглядов. Азми побледнел. На лице Гордона было омерзение, стыд, ярость; он весь подобрался, точно готовясь броситься на Азми с тем же исступленным бешенством. Но в это время виноградина выпала из ослабевших пальцев Азми и через стол покатилась к Гордону. Неохотно, с брезгливостью, он взял эту сочную, полную ягоду, которую судьба обрекала ему в жертву, и одним движением пальцев раздавил ее. Сок вместе с растерзанной мякотью потек на скатерть. Гордон посмотрел на свои мокрые пальцы, потом с безграничным презрением взглянул на Азми-пашу. Другие заметили этот взгляд и почувствовали скрытую в нем угрозу. Но Гордон вытер руки о край одежды, как делают кочевники, и судорожный вздох Азми послужил сигналом к окончанию завтрака.
В библиотеке Смита ожидал подвох, хоть и не столь крупный. Фримен выманил у него признание, что он снова работает в предприятии отца, преуспевающего подрядчика по строительным работам. Фримен истолковал это так, что Смит исполняет при отце обязанности конторщика. Вот чем кончил Смит-паша! Но торжество Фримена было лишь кратковременным и незначительным. Его затея безнадежно провалилась. Азми нервничал и при первой возможности постарался исчезнуть; бедный Юнис впал в тоску и ни на что не обращал внимания; даже генерал уныло примолк. Впрочем, у Фримена был еще один номер в запасе.
— Попросите, пожалуйста, сюда нашего молодого гостя, — сказал он экономке, и через несколько минут молодой гость (одетый в белую бумажную джалабию, какие носят мальчики-слуги в Египте) нерешительно переступил порог комнаты и, никого не узнавая, никем не узнанный, уцепился в смущении за дверь смуглыми руками погонщика верблюдов. Но в следующее мгновение у него вырвался крик радости.
— Господин! — воскликнул он и бросился к Гордону. Это был маленький Нури.
Англичанин был бы неспособен на такое глубокое чувство: казалось, вся душа мальчика вырвалась наружу в этом крике. Гордон словно позабыл — от неожиданности арабский язык и только растерянно твердил по-английски: — Как ты попал сюда? Господи помилуй, как ты попал сюда?
— Ты теперь к нам вернешься, да? — не понимая его, спрашивал по-арабски маленький Нури. — Ты к нам вернешься, Гордон?
Гордон прижал мальчика к себе. Но тут маленький Нури увидел Смита и с восторгом обхватил негнущиеся колени сконфуженного конторщика.
— И ты здесь! — Маленький Нури был вне себя от радости, смеялся, дергал Смита за брюки. — Какой счастливый день! — повторял он восторженно. — Какой счастливый день!
Нури крепко ухватился за них обоих; все миновало — горе, страх, тоска по утраченным радостям пустыни. А Гордон, не выпуская его руки, мучительно старался понять выходку Фримена.
— Зачем вы привезли мальчика в Англию? — спросил он.
Фримен смотрел на него невинным сияющим взглядом. — Ему так хотелось повидать вас, Гордон, я просто не мог ему отказать; вот и решил: возьму его с собой в качестве боя. Он был в восторге от этой идеи.
— В качестве боя? — Повторенные ровным, безжизненным голосом, эти слова резали слух. — Отправьте его назад, Фримен! — с расстановкой произнес Гордон. — Немедленно отправьте его назад!
— Но почему, старина? Ему здесь очень хорошо. Через месяц я возвращаюсь в Аравию, тогда и отвезу его…
Продолговатое лицо Гордона было непроницаемо, но в голосе звучала глухая угроза. — Отправьте его назад! — повторил он.
— Ну что за вздор, в самом деле!
Гордон наклонился к Нури. — Есть у тебя пальто? Дал он тебе что-нибудь теплое, чтобы ты не простудился?
— Да, господин, да! У меня есть все, что мне нужно. Ах, но до чего же тут холодно! И холодно и темно. Не удивительно, что ты уехал отсюда в Аравию. Но мне все дают в этом доме. А какая здесь еда…
— Ступай и возьми свое пальто. Поедешь со мной.
— Нет, нет, Гордон! — Фримен положил руку на плечо маленького Нури.
Снова вмешался генерал. — Мальчику хорошо здесь, Гордон. Мое дело сторона, но не нужно устраивать сцен.
— Ступай, возьми свое пальто.
Маленький Нури смотрел то на Фримена, то на Гордона, как будто не зная, кого предпочесть; но через минуту он, изогнувшись, выскользнул из комнаты, и все услышали, как зашлепали по лестнице его остроносые туфли.
— Я отправлю его назад, в Истабал Антар, — сказал Гордон и прибавил для закругления: — Буду рассчитывать на вашу помощь, генерал.
— Вы намеренно искажаете положение вещей, — говорил Фримен. — Зачем, по-вашему, я привез мальчика сюда?
Гордон не рассердился. Сердиться можно на человека, не оправдавшего твоих ожиданий. Но к Фримену Гордон уже не испытывал никаких простых, непосредственных чувств. Он считал Фримена способным на любой аморальный поступок; значит, нечего было ожидать от него соблюдения этических норм — того, чего обычно ожидаешь от порядочных людей. К тому же Фримен был теперь его заклятым врагом, и Гордон не мог позволить себе роскошь гневной вспышки против него. Спокойствие, непоколебимая выдержка — вот что тут требовалось.
Он сказал, взвешивая каждое слово: — Вы привезли его для того, чтобы меня развенчать, Фримен. Чтобы лишить мое имя доброй славы в его глазах и чтобы он с этим вернулся потом назад, к своим друзьям. А может быть, и другое: может быть, вы разглядели чистоту и природное совершенство натуры мальчика и привезли его сюда, в эту клоаку, чтобы внутренне расшатать его, отравить чувством страха и, если удастся, погубить…
Фримен усмехнулся: — Вы сильно преувеличиваете, Гордон. Ваша добрая слава здесь ни при чем; речь может идти разве только о вашем эгоизме. — Он передернул плечами. — А что до мальчика — спросите его самого, хорошо ли ему здесь. Спросите, любит ли он меня, уважает ли. — Фримен засмеялся. — Жаль мне вас, Гордон. Вы все еще живете своим коротким и невозвратимым прошлым. Хотите взять мальчика — берите. Но не советую грозить мне здесь, в Англии. Здесь я буду реагировать на это по- своему. Всего хорошего, старина. Смотрите, не давайте мальчику слишком много молока. Его желудок плохо переваривает это.
Гордон оглянулся на Смита и сделал ему знак головой. — Пошли, Смитик, — сказал он.
Смит, помявшись, тронулся вслед за Гордоном. Маленький Нури уже ожидал у дверей, одетый в солдатскую шинель поверх своей джалабии. Он вприпрыжку сбежал вниз и шумно стал прощаться с Фрименом, который, кротко улыбаясь в ответ, наказывал ему поскорее вернуться, чтобы они все вместе могли уехать в Истабал. — Да, да, да. Я сюда скоро опять приеду, — отвечал маленький Нури.
Машина Смита, старомодный зеленый бентли с вытянутым кузовом, стояла перед домом. Нури, увидев ее, пришел в экстаз.
— Нет, ты поедешь со мной, — сказал ему Гордон. — Смит, поезжайте вперед, я нагоню вас у поворота на шоссе.
Когда Смит — в широком пальто, кепке и перчатках — сел за руль и зеленая машина, дрогнув, понеслась по аллее, Нури запрыгал от восторга и даже у бедного Юниса невольно засветились глаза.
Гордон вывел из-за кустов мотоцикл, и восторг Нури еще усилился. От волнения он не мог взобраться на багажник, так что Фримен поднял его и посадил.
— Обхвати Гордона и держись за него, — сказал Фримен. — Крепче держись!
