но уверена, что она понимает. — Мы любили бы тебя, несмотря ни на что.
— Спасибо, — выдавливает она, сжимая кулаки.
Затем поворачивается и идет к дому. На мгновение в свете фонаря ее лицо кажется мокрым — от слез или от снега.
Кент наклоняется, открывает мне дверцу, и я забираюсь внутрь. Мы молча отъезжаем от дома Линдси и поворачиваем на главную дорогу. Он ведет медленно, осторожно, фары подсвечивают два конуса снега, руки спокойно лежат на руле. Мне так много нужно ему сказать, но я не могу заставить себя говорить. Я устала, у меня болит голова, и мне хочется просто наслаждаться тем, что наши руки разделяет всего несколько дюймов, что его машина пахнет корицей, что ради меня он включил печку на полную мощность. От этого меня клонит в сон, руки и ноги тяжелеют, словно мое тело живет своей собственной жизнью и трепещет, остро сознавая близость Кента.
Около моего дома он сбавляет скорость, и мы едва ползем; надеюсь, это потому, что он тоже не желает окончания поездки. Самый подходящий момент, чтобы время остановилось прямо здесь и сейчас, чтобы пространство разверзлось и исчезло, будто на краю черной дыры, чтобы время начало нарезать бесконечные петли и мы бы вечно пробирались сквозь снег. Но как бы медленно Кент ни ехал, машина движется вперед.
Вскоре слева возникает покосившийся указатель с названием моей улицы, затем появляются темные дома соседей, а вот и мой дом.
— Спасибо, что подбросил, — благодарю я.
В тот же миг он поворачивается ко мне с вопросом:
— Уверена, что справишься?
Мы оба нервно смеемся. Он отбрасывает челку со лба, но она тут же падает обратно, отчего у меня екает в животе.
— Не за что, — добавляет он. — Это честь для меня.
«Это честь для меня». В его устах это совсем не напоминает расхожую фразу из старого фильма. Я думаю об упущенном времени, и мое сердце лихорадочно бьется. Секунды и часы навсегда уносятся с кончиков пальцев, словно снег в темноту.
Мы просто сидим. Я отчаянно подбираю фразы, любые, лишь бы остаться в машине, но слова не идут на ум, и секунды убегают одна за другой.
Наконец я выпаливаю:
— Сегодня все было ужасно, не считая этого.
— Не считая чего?
Жестом я указываю на нас. «Тебя и меня. Все было ужасно, кроме этого».
В его глазах загорается огонек.
— Сэм.
Он произносит мое имя лишь раз, просто выдыхает его. Кто бы мог подумать, что единственный слог способен превратить мое тело в танцующее пламя! Вдруг Кент берет меня теплыми ладонями за лицо, проводит пальцами по бровям. На одно чудесное мгновение его большой палец замирает на моей нижней губе. У его кожи привкус корицы. Но он быстро опускает руку и со смущенным видом отстраняется и бормочет:
— Извини.
— Ничего… все нормально.
Мое тело звенит. Он не может этого не слышать. В то же время голова словно вот-вот оторвется от плеч и взлетит.
— Просто… Боже, это просто ужасно.
— Что ужасно?
Звон в теле резко прекращается, желудок наливается свинцом. Сейчас он заявит, что я не нравлюсь ему. Заявит, что видит меня насквозь.
— В смысле, учитывая то, что случилось… это неподходящее время… и ты встречаешься с Робом.
— Я не встречаюсь с Робом, — поспешно возражаю я. — Мы расстались.
— Правда?
Его взгляд столь пристальный, что я вижу золотые полоски в его зеленых глазах — точно спицы в колесе. Я киваю.
— Это хорошо. — Он продолжает смотреть на меня так, будто это последний шанс меня увидеть. — Потому что…
Кент умолкает, его взгляд медленно опускается на мои губы, и мое тело наливается таким жаром, что я боюсь потерять сознание.
— Потому что?.. — поощряю я его, удивленная тем, что еще не утратила дар речи.
— Потому что я ничего не могу с собой поделать. Извини, но я должен поцеловать тебя прямо сейчас.
Он кладет руку мне на шею и притягивает к себе. Мои губы покалывает от прикосновения его мягких губ. Я закрываю глаза, и в темноте распускаются прекрасные цветы, кружащиеся, словно снежинки, и колибри в моем сердце трепещут крылышками в такт. Я растворяюсь, исчезаю, плыву в пустоте, точно в своем сне, но на сей раз это приятное чувство — словно я парю, словно совершенно свободна. Другой рукой он отводит волосы с моего лица; я ощущаю каждое прикосновение его пальцев и думаю о звездах, падающих с неба и оставляющих за собой пылающий след. В этот миг — сколько бы он ни длился, секунды, минуты, дни, — когда он выдыхает мое имя мне в губы и оно смешивается с моим дыханием, я понимаю, что это был мой первый настоящий поцелуй.
Отстранившись слишком быстро, он продолжает держать мое лицо в ладонях и, задыхаясь, произносит:
— Ух ты. Извини. Но ух ты.
— Ага, — соглашаюсь я; слово застревает у меня в горле.
Мы сидим, уставившись друг на друга, и наконец-то я больше не беспокоюсь и не волнуюсь из-за того, что он думает. Я просто счастлива, купаясь в его взгляде, паря в теплом, пронизанном светом месте.
— Ты очень нравишься мне, Сэм, — тихо сообщает он. — Всегда нравилась.
— Ты тоже мне нравишься.
Не волнуйся о завтрашнем дне. Даже не вспоминай о нем. На миг я закрываю глаза, прогоняя прочь все, кроме его теплых рук, удивительных зеленых глаз и губ.
— Пора. — Он наклоняется и нежно целует меня в лоб. — Ты устала. Тебе нужно поспать.
Он выходит и открывает мне дверцу. Снег стал липким, укрыл все белым одеялом, размыл края мира. Когда мы идем по дорожке к крыльцу, наши шаги почти не слышны. Родители оставили свет на крыльце — единственный свет в темном доме на темной улице, а то и во всем мире. В его мерцании снег похож на падающие звезды.
— У тебя снег на ресницах. — Кент проводит пальцем по моим векам и переносице, и я вздрагиваю. — И в волосах.
Порхающая рука, прикосновение пальцев, ладонь на моей шее. Вот он, рай.
— Кент!
Я обхватываю пальцами воротник его рубашки. Как бы близко он ни стоял, это недостаточно близко.
— Бывает, что ты боишься спать? Боишься того, что ждет впереди?
Он печально улыбается, и я готова поклясться: он знает.
— Иногда я боюсь того, что оставляю позади, — отвечает он.
Мы снова целуемся; наши губы и тела движутся так плавно, что мы будто не целуемся, а только думаем о поцелуях, думаем о дыхании; все правильно, естественно, неосознанно и расслабленно, ощущение не старания, но полной непринужденности, свободы, и в этот миг свершается невообразимое и невозможное: время замирает. Время и пространство отступают и уносятся прочь, подобно вечно расширяющейся Вселенной, оставляя только темноту и нас двоих на краю, темноту, дыхание и прикосновение.
