таким злым. Понимаешь, благодаря процедуре он почти все время был очень спокойным. Но в тот день он потащил меня в гостиную и бил, пока я не потерял сознание.
Джулиан рассказывает об этом просто, без эмоций, а у меня внутри все сжимается от ненависти к его отцу, ко всем подобным его отцу. Они проповедуют единство и святость, а сами избивают детей до потери сознания.
— Отец сказал, что это для того, чтобы я понял, что могут сделать со мной запрещенные книги,— говорит Джулиан, а потом задумчиво так продолжает: — На следующий день у меня случился первый припадок.
— Мне жаль,— шепотом говорю я.
— Я его ни в чем не виню,— торопится сообщить мне Джулиан.— Доктора сказали, что, возможно, тот припадок спас мне жизнь. Благодаря этому припадку они обнаружили у меня в мозгу опухоль. И потом, отец просто пытался мне помочь. Хотел уберечь от болезни, понимаешь?
В эту секунду у меня сердце разрывается от жалости к Джулиану, и я, чтобы она не унесла меня, как отлив океана, думаю о гладких стенах моей башни ненависти. Я представляю, как поднимаюсь по лестнице на самый верх и целюсь в отца Джулиана, а потом смотрю, как он сгорает заживо.
С минуту помолчав, Джулиан спрашивает:
— Ты считаешь, что я плохой человек?
— Нет,— с трудом выдавливаю я через окаменевшее горло.
Несколько минут мы дышим в унисон. Интересно, замечает это Джулиан или нет?
— Я так и не понял, почему запретили ту книжку,— говорит он спустя какое-то время,— Наверное, за то, что там было после злой волшебницы и волшебных туфелек.
С тех пор я все время об этом думаю. Забавно, как иногда застревают в голове такие мелочи.
— А ты помнишь еще какие-нибудь истории из тех книжек?
— Нет. И песен тоже не помню. Только одну строчку,— говорит Джулиан и снова напевает: — «Все, что тебе нужно,— это...»
Дальше мы лежим молча, и я начинаю уплывать из реальности. Через лес бежит извивающаяся серебряная лента реки, я иду по этой ленте, а на мне чудесные туфельки, они сверкают на солнце, словно все усыпаны золотыми монетками...
Я прохожу под деревом, в моих волосах запутываются листья. Я поднимаю руку и ощущаю тепло чьих-то пальцев...
Я резко возвращаюсь в реальность. Рука Джулиана нависает в одном дюйме над моей головой. Он передвинулся на самый край койки, я даже могу чувствовать тепло его тела.
— Что ты делаешь?
У меня учащается пульс, я чувствую, как у меня над правым ухом подрагивает его рука.
— Извини,— шепотом говорит Джулиан, но руку не убирает,— Я...
Я не вижу его лица, только удлиненный и неподвижный, словно вырезанный из черного дерева, силуэт.
— У тебя красивые волосы,— наконец говорит Джулиан.
У меня сжимается грудь, в камере, кажется, становится жарче.
— Можно я? — спрашивает Джулиан так тихо, что мне его едва слышно.
Я киваю, потому что у меня перехватило горло и я не могу говорить.
Джулиан очень медленно и осторожно опускает ладонь на последний дюйм, и, когда он это делает, я слышу выдох, это выдох освобождения от чего-то. Мое тело цепенеет, оно раскаляется добела и беззвучно взрывается изнутри. А потом Джулиан проводит пальцами по моим волосам, и я расслабляюсь, невидимые тиски больше не сжимают мою грудь, я могу дышать, я жива, и все прекрасно, все будет хорошо. Джулиан продолжает гладить меня по волосам, он приподнимает пряди, наматывает их на пальцы, потом отпускает, и они снова падают на подушку. На этот раз, когда я закрываю глаза, то вижу сверкающую серебряную реку и вхожу прямо в нее. Я позволяю реке унести меня по течению.
Утром мой первый цвет — синий. Я смотрю в глаза Джулиана. Он быстро отворачивается, но недостаточно быстро. Он наблюдал за мной, пока я спала. Он меня смутил, я злюсь и в то же время польщена. Интересно, я разговаривала во сне? Иногда я зову во сне Алекса, и, уверена, сегодня он был в моих снах. Не помню, что мне снилось, но проснулась я с «ощущением Алекса» — с пустотой в груди.
— Ты давно проснулся? — спрашиваю я.
При свете мы снова чувствуем себя неловко и напряженно. Я почти готова поверить, что все, произошедшее ночью,— сон. Джулиан гладил мои волосы. Он прикасался ко мне. Я позволила ему прикасаться к себе.
Мне нравилось, когда он ко мне прикасался.
— Недавно,— говорит Джулиан.— Не мог заснуть.
— Кошмары?
В камере не хватает воздуха, каждое слово дается мне с трудом.
— Нет.
Я жду, что Джулиан скажет что-то еще, но между нами надолго повисает тишина.
Я сажусь. В камере жарко и воздух спертый. Меня подташнивает. Я пытаюсь придумать, что бы такое сказать, чтобы снять напряжение.
Первым заговаривает Джулиан.
— Ты думаешь, они собираются нас убить?
И напряжение лопается, как мыльный пузырь. Сегодня мы на одной стороне.
— Нет,— отвечаю я с убежденностью, которой на самом деле не чувствую.
С каждым днем в камере у меня возникает все больше вопросов. Если они, стервятники, планировали получить выкуп за Джулиана, они уже должны были его получить. Этот Томас Файнмэн, его отполированные металлические запонки, его жесткая, сверкающая улыбка... Я представляю, как он избивал своего девятилетнего сына, пока тот не потерял сознание.
Он может принять решение не платить выкуп. Эта мысль, как маленький игольчатый кристалл, крутится у меня в мозгу, а я пытаюсь не обращать на нее внимания.
Мысли о Томасе Файнмэне заставляют меня вспомнить кое о чем.
— А сколько твоему брату сейчас? — спрашиваю я.
— Что?
Джулиан сидит на койке ко мне спиной. Он точно услышал мой вопрос, но я все равно его повторяю. Спина Джулиана едва заметно вздрагивает и превращается в камень.
— Он умер,— отрывисто и зло говорит он.
— Как... как он умер? — тихо переспрашиваю я.
— Несчастный случай,— сквозь зубы отвечает Джулиан, и снова я чувствую злость в его голосе.
Я отлично понимаю, что Джулиан не хочет говорить на эту тему, но просто не могу это так оставить.
— Что за случай?
— Это было давно,— говорит Джулиан, а потом вдруг резко оборачивается лицом ко мне.— И вообще, какое тебе дело? Что ты все выпытываешь? Я ни черта о тебе не знаю, но я же не сую нос в твою жизнь.
Такой реакции я не ожидала и уже готова поставить его на место, но вовремя сдерживаюсь. Хватит с меня ошибок. Я решаю спрятаться за невозмутимым спокойствием Лины Джонс, за спокойствием зомби, спокойствием исцеленной.
— Просто мне интересно,— не повышая голоса, отвечаю я.— Можешь ничего не рассказывать.
На секунду мне кажется, что я вижу в глазах Джулиана искру паники, она вспыхивает, как сигнал тревоги. Но потом его лицо становится жестким и решительным, как у отца. Он один раз коротко кивает, встает и начинает ходить по камере. Я испытываю наслаждение, наблюдая за тем, как он разволновался. Вначале он был таким спокойным. Приятно видеть, как он по чуть-чуть лишается хладнокровия. Защита и уверенность, которые предлагает своим членам АБД, здесь, под землей, ничего не стоят.
И вот в одну минуту мы снова по разные стороны баррикады. Мне комфортно в этой каменной
