Когда я бежала в Дикую местность и, слабая и больная, сама не знала, хочу ли я жить или умереть, Рейвэн сказала мне именно эти слова. С того дня прошло полгода — и целая жизнь. На секунду я чувствую острую тоску, тоску по горизонтам, которые остались позади, по людям из того времени, по маленькой Лине, которую я оставила и потом похоронила навсегда.
Джулиан поворачивается ко мне, глаза у него такие синие, словно в них отражается небо.
— Еще два года назад я думал, что все это сказки. Дикая местность, заразные,— Он делает два шага вперед, и мы внезапно оказываемся очень близко друг к другу,— Ты. Я бы никогда не поверил, что такое возможно.
Между нами несколько дюймов, но у меня такое чувство, будто мы касаемся друг друга. Невидимый ток соединяет наши тела.
— Я настоящая,— говорю я, и ток пробегает по всему моему телу.
Я чувствую себя незащищенной, здесь слишком яркий свет и слишком тихо.
— Я не думаю, что... я не уверен, что смогу вернуться назад,— говорит Джулиан.
Его глаза как морская глубина, я хочу, но не могу отвести от них взгляд, я словно падаю в эту пучину.
— Не понимаю, о чем ты,— Слова даются мне с невероятным трудом.
— Я хочу сказать...
Справа от нас раздается громкий звук, как будто кто- то что-то уронил. Джулиан замолкает, я вижу, как напряглось его тело. Я инстинктивно отталкиваю его к двери, а сама пытаюсь вытащить из рюкзака пистолет. Вокруг масса мест для укрытия — груды камней, ямы, канавы... Волосы шевелятся у меня на затылке, я всем телом ощущаю опасность.
«Они всегда наблюдают».
Мы стоим в оглушающей тишине. Ветер подхватывает с земли полиэтиленовый пакет, переворачивает три раза в воздухе и пристраивает в основании давным-давно отключенного от тока уличного фонаря.
Вдруг слева что-то мелькает. Я вскрикиваю, поворачиваюсь и целюсь из пистолета в... Кошка выпрыгивает из-за обуглившихся бревен. Джулиан громко выдыхает, а я позволяю себе расслабиться. Кошка, тощая, с огромными круглыми глазами, замирает на месте, поворачивает голову в нашу сторону и жалобно мяукает.
Джулиан двумя руками тихонько берет меня за плечи. Я инстинктивно уворачиваюсь.
— Пошли,— говорю я ему и вижу, что сделала ему больно.
— Я хотел что-то тебе сказать,— говорит Джулиан.
Он пытается встретиться со мной глазами, хочет, чтобы я посмотрела на него, но я уже возле дверей и дергаю за ручку.
— Успеешь еще сказать,— Я надавливаю на дверь плечом, и она открывается.
Внутри пахнет плесенью и пылью. Джулиану ничего не остается, кроме как идти следом за мной.
Меня пугает то, что хотел сказать Джулиан, пугает его выбор — куда ему идти дальше. Но еще больше меня пугают собственные желания: что я хочу
Ведь я хочу, только не знаю в точности, чего именно. Но желание внутри меня, оно, как ненависть и злость, было там всегда. Но оно не похоже на башню. Это как бесконечный туннель, который уходит внутрь меня и открывает слабые места.
Тогда
Тэку и Хантеру не удалось найти много припасов в хоумстиде в Рочестере. После бомбежки там был пожар, и огонь сделал свое дело. Но кое-что полезное они все же нашли. На пожарище чудом уцелели банки с консервированной фасолью, кое-какое оружие, капканы и, самое невероятное,— целая плитка шоколада. Тэк настоял на том, чтобы не есть шоколад. Он привязал его к рюкзаку, как амулет на счастье. Пока мы идем, Сара, как завороженная, смотрит на эту плитку.
Похоже, шоколад действительно принес нам удачу, или это сделало появление Тэка и Хантера и то, как изменилось настроение Рейвэн. Погода не меняется, все еще холодно, но мы рады солнцу.
Фасоли хватило на то, чтобы дать нам силы на продвижение вперед, и всего через полдня после того, как мы покинули последнюю стоянку, мы натыкаемся на одинокий дом посреди леса. Он похож на гриб: стены увиты плющом, плющ коричневый и такой густой, что напоминает мех, а крыша круглая и низкая, как надвинутая на лоб шляпа. До блица это мог быть дом какого-нибудь отшельника. Неудивительно, что он сохранился. Бомбардировщики сюда не направляли, и даже огонь не забрался так далеко.
В этом доме поселились четверо заразных. Они пригласили нас переночевать. Кроме четверых взрослых (двое мужчин и две женщины) в доме еще пятеро детей, и все не родные. За ужином они рассказывают нам, что живут здесь семьей уже десять лет. Они славные и делятся с нами своими припасами. Теперь у нас есть консервированные баклажаны и тыква, щедро приправленная уксусом и чесноком, полоски вяленой оленины, запасенные еще с осени, и еще копченое мясо зайцев, фазанов и белок.
Весь вечер Тэк и Хантер тратят на то, чтобы еще раз пройти по нашим следам, и оставляют зарубки на деревьях, чтобы в следующем году во время перехода (если переход будет) мы смогли найти этот дом- гриб.
Утром, когда мы уже собираемся двинуться в путь, один из детишек, мальчишка, выбегает к нам из дома. Несмотря на снег, он босиком.
— Вот,— говорит он и впихивает мне в руки что-то, завернутое в кухонное полотенце.
В полотенце плоские и черствые хлебцы (я слышала, как за ужином одна из женщин сказала, что они пекут его не из пшеницы, а из желудей) и еще немного вяленого мяса.
— Спасибо,— говорю я.
Но мальчишка, подпрыгивая на ходу и смеясь, уже вбегает обратно в дом. На секунду я чувствую зависть к этому пареньку: он вырастет здесь, не зная страха, свободный и счастливый. Возможно, он никогда не узнает о существовании мира по ту сторону границы.
Но у него не будет лекарств, когда он заболеет, и никогда не будет достаточно еды, а зимы здесь холодные, и утро встречает, как удар кулаком под дых. И когда-нибудь — если только Сопротивление не одержит победу и не вернет страну — бомбардировщики и огонь найдут его. Наступит день, и «глаз» повернется в эту сторону и выжжет все, как луч лазера. Когда-нибудь Дикая местность будет уничтожена, останутся только бетон, симпатичные дома, аккуратные садики и высаженные по плану скверы, парки и леса. Мир будет работать четко, как правильно заведенные часы. Мир металла и шестеренок. А люди — тик-тик-тик — будут безропотно двигаться к своему концу.
В пути мы очень экономно тратим съестные припасы и наконец на третий день выходим к мосту, от которого до цели остаются последние тридцать миль. Мост огромный и узкий, бесконечные стальные тросы потемнели и покрылись льдом. Он напоминает мне гигантскую членистоногую многоножку, переходящую реку вброд. Мост перекрыли много лет назад, им давно никто, кроме заразных, не пользовался, и доски у входа на мост совсем прогнили.
Большой зеленый знак оборвался с одной стороны и теперь висит вертикально.
«МОСТ ТАППАН ЗИ».
Мы на открытом месте, от сильного ветра слезятся глаза, ветер раскачивает дорожный знак и жутко воет между стальными тросами.
Под нами вода цвета бетона. От высоты кружится голова. Как-то я читала, что прыжок в воду с такой высоты равносилен прыжку на асфальт. Я вспоминаю, как в новостях рассказывали о не исцеленной девушке, которая в день процедуры бросилась с крыши лабораторий, и мне становится совестно.
Но именно этого хотел для меня Алекс: шрам на моей шее чудесным образом зажил и точь-в-точь
