— «...сам — жертва заразы...»
— И на каждой станции одно и то же. Они все рассказывают одну историю.
— «...обнаружен сегодня...»
— «...в данный момент под домашним арестом...»
— «Джулиан... ушел со своего поста и отказался проходить процедуру исцеления...»
Год назад об этом даже не стали бы сообщать. Историю бы замолчали, так же как после смерти брата Джулиана постепенно из всех публичных источников изъяли информацию о его существовании. Но после инцидентов многое изменилось. Рейвэн права в одном — теперь это война, и враждующие стороны нуждаются в своих символах.
— «...чрезвычайное собрание Комитета регуляторов Нью-Йорка... решение суда... приговорен к смертной казни через повешение... завтра в десять часов утра...»
— «...некоторые называют эту меру излишне суровой... общественность выступает против АБД и КР Нью-Йорка...»
Я впадаю в оцепенение, как будто зависаю во времени и пространстве. Злость отступает и сходит на нет, а вместе с ней и чувство вины. Я абсолютно ничего не чувствую. Джулиан завтра умрет. Я помогла ему умереть.
Все это было заранее спланировано. И мысль о том, что процедура исцеления для Джулиана в принципе равносильна смертельному приговору, не приносит облегчения. Мое тело сковывает лед. На мне толстовка, наверное, кто-то мне ее дал, но я все равно не могу согреться.
— «...официальное заявление Томаса Файнмэна...»
— «За решением Комитета регуляторов стоит АБД... Соединенные Штаты в критическом положении, мы не можем больше терпеть тех, кто приносит нам вред... мы должны создать прецедент...»
АБД и Соединенные Штаты Америки больше не могут позволить себе оставаться толерантными. Сопротивление набирает силу, оно распространяется под землей — в туннелях, в норах, в темных сырых местах, там, где они не могут нас достать.
Поэтому власти решили преподать нам кровавый урок — публичную казнь.
За ужином я умудряюсь что-то съесть. Я уверена, что Рейвэн и Тэк воспринимают это как знак примирения, хотя смотреть в их сторону я по-прежнему не могу. Они натянуто смеются, пытаются шутить и громко рассказывают четырем товарищам, которые сидят вместе с нами за столом, разные истории и анекдоты. И все равно радио-голос проникает сквозь стены, как шипение ядовитой змеи.
— «...других заявлений ни от Джулиана, ни от Томаса Файнмэнов не последовало...»
После ужина я выхожу из дома. В пятидесяти футах от главного здания стоит небольшой сарай. Это первый раз за весь день, когда у меня есть возможность подышать свежим воздухом и осмотреться. Мы заняли какой-то старый склад. Он стоит в конце извилистой асфальтированной дороги, которая проходит через лес. На севере мерцают городские огни — это, должно быть, Уайт-Плейнс. А на юге в розоватом вечернем небе можно различить смутное сияние, эта корона искусственных огней указывает на Нью-Йорк. Сейчас, наверное, около семи часов, еще рано для комендантского часа или мандатного отключения электричества. Где-то там, среди этих огней, в этом скоплении домов и людей,— Джулиан. Страшно ли ему? Думает ли он обо мне?
Ветер холодный, но он приносит с собой запахи талого снега и молодой травы, запахи весны. Я вспоминаю нашу квартиру в Бруклине, сейчас она, наверное, заколочена, или ее разграбили регуляторы и полицейские. Лина Морган Джонс, как и сказала Рейвэн, умерла, теперь ее место займет новая Лина, так каждую весну на деревьях появляются новые ветки — на месте отжившего и мертвого рождается новая жизнь. Интересно, какой будет эта новая Лина?
На секунду меня пронзает приступ острой тоски. Я уже от многого отказалась в своей жизни и не раз ставила на себе крест. Я выросла на руинах своих прошлых жизней, руинах из вещей и людей, которых любила. Я оставила в прошлом маму, Грейс, Хану, Алекса.
И вот теперь — Джулиан.
Эго не та Лина, которой я хочу быть.
Где-то в сгущающихся сумерках отрывисто ухает сова. Ее крик звучит подобно сигналу, и в этот момент во мне зарождается твердая, как бетонная стена, уверенность — это не то, чего я хочу. Я бежала в Дикую местность не для того, чтобы поворачиваться спиной к людям, которых люблю, хоронить их, а потом возрождаться на их могилах, чтобы стать жесткой и непробиваемой, как Рейвэн. Так живут зомби.
Но я так жить не собираюсь. С меня хватит.
Сова ухает еще раз, на этот раз громче и четче. И я начинаю воспринимать все отчетливее и яснее: потрескивание старых деревьев, запахи, отдаленный гул мотора на шоссе, который нарастает, а потом снова стихает.
Грузовик. До этого момента я слушала не задумываясь, но сейчас у меня в голове прояснилось. Склад недалеко от шоссе. Мы наверняка приехали сюда из Нью-Йорка, а значит, есть дорога обратно.
Мне не нужна Рейвэн, и Тэк мне не нужен. И даже если Рейвэн права в том, что Лины Морган Джонс больше не существует, эта Лина мне тоже не нужна.
Я возвращаюсь на склад. Рейвэн сидит возле стола и расфасовывает продукты по тряпочным мешочкам. Мы привязываем их к нашим рюкзакам, а ночью на стоянках подвешиваем на ветках деревьев, чтобы звери не могли до них добраться.
Хорошо, что она хоть чем-то занята.
— Эй! — Рейвэн чересчур дружелюбно улыбается, как улыбалась весь вечер.— Ты наелась?
Я киваю.
— Да. Давно уж так не наедалась.
Рейвэн слегка морщится, но я просто не могла не уколоть ее. Потом я встаю рядом со столом, там, где на кухонном полотенце разложены маленькие острые ножи.
Рейвэн ставит одну ногу на стул и прижимает колено к груди.
— Послушай, Лина, я сожалею, что мы не рассказали тебе обо всем раньше. Я думала... В общем, я думала, что так будет лучше.
— И эксперимент чище.
Рейвэн вскидывает на меня глаза. Я облокачиваюсь на стол и при этом кладу ладонь на рукоятку одного из ножей.
Рейвэн вздыхает и снова отводит взгляд.
— Я знаю, сейчас ты должна нас ненавидеть. Ты имеешь право злиться...
Но я не даю ей договорить.
— Я на тебя не злюсь.
Я выпрямляюсь и одним движением прячу нож в задний карман.
— Правда?
В эту секунду Рейвэн кажется такой юной, гораздо младше своих лет.
— Правда,— говорю я, и она улыбается.
Улыбка слабая, но искренняя. А я добавляю:
— Я на тебя не злюсь, но и быть такой, как ты, не хочу.
Улыбка слетает с лица Рейвэн. А я смотрю на нее и понимаю, что, возможно, вижу ее в последний раз. Острая боль, как клинок, пронзает грудь. Я не уверена, что любила Рейвэн, но она дала мне жизнь в Дикой местности. Она была мне матерью и сестрой одновременно. И она — еще один человек, которого я должна буду похоронить.
— Когда-нибудь ты поймешь,— говорит Рейвэн.
И я знаю, что она в это верит. Рейвэн смотрит мне в глаза, словно надеется убедить в том, что людей можно приносить в жертву ради общего дела, что красота может вырасти на трупах.
Но в этом нет ее вины. Рейвэн потерялась, она увязла и хоронит себя все глубже и глубже. Частички настоящей Рейвэн разбросаны повсюду. Ее сердце осталось рядом с маленьким скелетом возле реки, который с приходом весны унесет талая вода.
— Надеюсь, что нет,— как можно мягче говорю я, потому что так я с ней прощаюсь.
