зятю,Дочери и внуку!Ты по праву можешьПеснь воспеть, ликуя.Ты была, смиренно,Школой многомудрой,Дочери подавшейСкромную науку.Ныне, с нею рядом,Возле Иисуса,Ты причастна выси,Непостижной чувствам.Пение Пресьосы было таково, что восхитило всех слушавших. Одни говорили: «Дай тебе бог счастья, девушка!», другие: «Как жаль, что девушка эта — цыганка! Поистине, годилась бы она в дочери важному сеньору».
Были и другие люди, более грубого склада, которые говорили: «Дайте подрасти этой девчонке: она себя покажет! Верное слово, готовит она хороший невод для улова сердец!» А был еще один совсем уж грубый и простой неотеса: увидев, как быстро идет она в танце, он сказал: «Правильно, красотка, правильно! Танцуй, милочка, но не сгуби цветочек, милый голубочек!» А она ему ответила, не переставая танцевать: «Что жалеть цветок, молвил голубок!»[14]
Прошел канун и самый праздник святой Анны, и Пресьоса почувствовала себя несколько усталой; но зато такого шуму наделали ее красота, бойкость, ум и танцы, что только о них и говорили по всей столице.
Две недели спустя она снова появилась в Мадриде с тремя девушками, с бубном, с новым танцем, с запасом романсов и веселых, но вполне скромных песенок, ибо Пресьоса не позволяла, чтобы ходившие с ней девушки пели непристойные песни, да и сама никогда их не пела, что обращало на себя внимание многих и за что ставили ее очень высоко.
Ни на минуту не отлучалась от нее старуха цыганка, ставшая как бы ее Аргусом, из опасения, что девушку сманят или увезут; она называла ее внучкой, а та ее — бабушкой.
Стали как-то танцевать в тени на Толедской улице, и сейчас же из лиц, следовавших за ними, составилась целая толпа; пока шли танцы, старуха просила милостыню у окружающих, и на нее, словно из мешка, сыпались очавы и куарто[15], ибо красота имеет свойство пробуждать дремлющую щедрость.
Окончив танец, Пресьоса сказала:
— Если мне дадут четыре куарто, я одна пропою вам премиленький романс о том, как госпожа наша королева Маргарита отправилась на послеродовую мессу в Сан-Льоренте в Вальядолиде[16]; уверяю, романс замечательный: автор его — один из тех поэтов, что у нас наперечет, все равно как батальонные командиры[17].
Едва она это сказала, как почти все, кто стоял вокруг, стали кричать:
— Пой, Пресьоса, вот мои четыре куарто!
И так посыпались на нее куарто, что у старухи рук не хватало подбирать. Собрав таким образом обильную жатву, Пресьоса тряхнула своим бубном и на особенно щегольской и шальной лад запела следующий романс[18]:
Вышла с сыном к первой мессеТа, что всех славней в Европе,Та, что именем и блеском[19]Драгоценней всех сокровищ.Чуть она подымет очи,Души всех она уводит,Всех, кто смотрит, очарованБлагочестьем и красою.В знак того, что в ней мы видимЧасть небес, сошедших долу, —Рядом с нею — солнце Австрии,[20]Рядом — нежная Аврора.А за нею следом — светоч,Засиявший ночью поздно,Тою ночью, о которойИ земля и небо стонут.[21]Если в небе колесницамЗвезды яркие подобны, —И в ее чудесном небеВ колесницах блещут звезды.Вот Сатурн, летами ветхий,Гладит бороду и холит,И легко идет, хоть грузен:Радость лечит от ломоты.За Сатурном — бог болтливыйВ языках идет влюбленных;Купидон — в эмблемах разных,Где рубин и жемчуг спорят.Дальше Марс идет свирепый,Восприявший стройный образМногих юных, чью отвагуТень ее сменяет дрожью.Возле Солнца — сам Юпитер[22];Оттого что все возможноДля того, чей сан высокийНа премудрости основан.Свет луны горит в ланитахНе одной богини дольной,Венус скромная — в обличьеТех, кто это небо создал.Маленькие Ганимеды[23] Кружат, вертятся и бродятВ златоубранном окружьеЭтой сферы бесподобной.И чтоб каждый взгляд дивился,Всё не только здесь роскошно,Всё доходит до пределаРасточительности полной.Вот Милан в богатых тканях,Пышно убранный, проходит,Индия с горой алмазов,А Аравия с бензоем.Там идет грызунья-ЗавистьС теми, кто замыслил злое;В сердце Верности испанской —Безбоязненная доблесть.Всеобъемлющая Радость,Разлученная со Скорбью,По путям и стогнам мчится.Буйной и простоволосой.Для немых благословенийОтверзает рот Безмолвье,И молоденькие детиПеснопенью взрослых вторят.Тот поет: «Лоза благая,Возрастай, тянись и плотноОбвивай счастливый ясень,Вознесенный над тобою.Возрастай себе на славу,На защиту церкви божьей,На добро и честь Кастильн,Магомету на невзгоду».А другой язык взывает:«Здравствуй, белоснежный голубь,Даровавший жизнь орлятам,Венчанным двойной короной.Чтоб изгнать из поднебесьяСтая хищников голодных,Чтобы осенить крыламиДобродетель с сердцем робким».Третий, тоньше и разумней,Изощренней и ученей,Молвит, источая радостьКак устами, так и взором:«Перламутр Австрийский![24] Жемчуг,Нам подаренный тобою,Сколько замыслов рассеял!Сколько обезвредил козней!Сколько рушил упований!Сколько ковов уничтожил! Сколько создал опасений!Сколько хитростей расстроил!»Между тем она подходитК храму феникса святого,[25]Что, испепеленный в Риме,Для бессмертной славы ожил.Перед ликом вечной жизни,Перед госпожою горней,Перед той, что за смиреньеНыне шествует по звездам;Перед матерью и девой,Перед дочерью господнейИ невестой на коленяхМаргарита произносит:«Я твой дар тебе вручаю,Расточающая помощь;Там, где нет твоей защиты,Изобилуют недоли.Я несу тебе сегодняПервый плод мой, матерь божья;Пусть тобой он будет принят,Защищен и приумножен.Об отце его помысли,Об Атланте, удрученномТяжким гнетом царств столь многихИ владений столь далеких.Знаю, сердце властелинаНавсегда в руках господних.И от бога ты получишьВсё, о чем его попросишь».По свершении молитвыВ новом гимне, ей подобном,Хор величит божью славу,Ныне явленную долу.По свершении служенья,В блеске пышных церемонийВспять вернулось это небоВместе с сферой бесподобной.Как только окончила Пресьоса свой романс, вся почтенная аудитория и строгий трибунал, ее слушавшие, слились в одном общем крике, гласившем: «Пой еще, Пресьоса, в куарто недостатка не будет!»
Больше двухсот человек смотрело тогда на танцы и слушало пение цыганки, и в самый разгар веселья случилось пройти теми местами одному из городских приставов. Заметив, что собралось столько народу, он спросил, в чем дело; ему ответили, что слушают, как красавица цыганка поет песни.
Подошел любопытный пристав, послушал минутку и, дабы не ронять своего достоинства, не дослушал романса до конца; а так как ему показалось, что цыганочка была выше всяких похвал, он велел одному из пажей сказать старухе цыганке, чтобы та вечером явилась вместе с цыганками к нему на дом; хотелось ему, чтобы послушала их жена его, донья Клара. Паж выполнил поручение, и старуха ответила, что придет.
