После того, как Собор признал Симона де Монфора хозяином завоеванных земель, ему осталось только получить от французского короля титул графа Тулузского.
Примечательный факт: первый шаг в качестве легитимного суверена Симон направил против архиепископа Нарбоннского, бывшего союзника и автора собственного возвышения. Как владетель доменов графа Тулузского Симон действительно имел право на титул герцога Нарбоннского, который носил графский дом. Легат присвоил себе этот титул в 1212 году, и враждебность между ним и Монфором обострилась. Оба они подали апелляцию в Рим, и папа решил спорный вопрос в пользу архиепископа (2 июля 1215 года). Известно, что, явившись на Собор, Арно сделал все, чтобы навредить Монфору, и Монфор этого никогда не простил. И тем более не мог он простить легату того высокомерия, с которым тот повсюду хвалился, что «купается в почестях», ведь Симон всегда считал, и не без основания, себя самого кузнецом собственной фортуны.
Теперь они стали врагами, и это наполняло радостью сердца окситанцев. Но архиепископ был пока не готов бороться с Монфором. Став хозяином Нарбонны, Арно заставил виконта Эмери себе присягнуть и отдал приказ вновь возвести городские стены, которые Симон, при поддержке принца Людовика, велел срыть. На протест своего соперника архиепископ ответил: «Если граф де Монфор задумает узурпировать герцогство Нарбоннское и будет чинить препятствия возведению городских стен, я отлучу и его самого, и его пособников, и всех, от кого он получит помощь или совет». Как понимать такую резкую перемену позиции прелата? Неуемный старик бросится защищать Нарбонну с той же страстью, с какой защищал ранее Церковь от ереси, и в тот день, когда Симон попытается силой прорваться в город, он помчится со своими солдатами ему наперерез и, едва не затоптанный конницей Монфора, влетит в собор, чтобы с амвона бросить в главу крестового похода отлучающей сентенцией, и наложит запрет на богослужения во всех церквах захваченного узурпатором города.
Симон не позволит себя запугать и велит отслужить мессу в замковой часовне и звонить во все колокола. Было ли положение архиепископа столь опасно, что Симон де Монфор позволил себе открыто ослушаться духовного вождя страны, в которой он представлял лишь светскую власть? Во всяком случае, этот эпизод показывает нам стареющего конквистадора человеком увлекающимся и склонным к эксцессам. Опьяненный собственным могуществом, он без разбору крушил все, что ему мешало.
Утвердив свое господство в Нарбонне, Симон явился в Тулузу (7 марта 1216 года). Он заставил консулов присягнуть себе и своему сыну и наследнику Эмери, повелел разрушить все еще целые городские стены, убрать или понизить башни на жилищах горожан и снять заграждения с перекрестков. Затем он укрепил свою персональную резиденцию – Нарбоннский замок – и отделил его от города рвом, приказав заполнить его водой. Все эти предосторожности говорили о том, что в городе, который он считал своим по праву, он более, чем где бы то ни было, ощущал себя среди врагов.
Затем Монфор наконец-то отправился в Париж, где, увенчанный лаврами, крепкий поддержкой папского престола, он получил торжественную инвеституру из рук французского короля. Несомненно, после стольких лет войны короткий отдых на родине, где его приняли как героя, пролил бальзам на его сердце; он уже отвык от восхищения и приветственных возгласов в свой адрес. Петр Сернейский, как всегда, преувеличивает, но, несомненно, базируется на реальных фактах, когда пишет: «Какие почести ждали его во Франции – невозможно ни описать, ни поверить. Во всех городах, замках и селениях, где он появлялся, его встречала процессия жителей и клира. Религиозное благоговение публики достигло такого накала, что каждый, кому удалось лишь прикоснуться к его одежде, чувствовал себя счастливым»[109]. Население, разгоряченное клиром, видело в нем нового святого Георгия, сокрушившего змея ереси.
Король «после любезной семейной беседы» (Петр Сернейский) утвердил облечение должностью. В постановлении, подписанном в Мелене 10 апреля 1216 года, говорится следующее: «Мы пожаловали нашего преданного слугу, дражайшего Симона де Монфора, герцогством Нарбоннским, графством Тулузским, виконствами Безье и Каркассона, – всеми землями, коими ранее владел бывший граф Тулузский и кои были отвоеваны у еретиков, недругов Церкви и Иисуса Христа».
Итак, король послушно подчинился решению Церкви. Можно подумать, что он вовсе не жалел о том, что земли захватил его вассал, чье влияние на месте было близко к нулю. А Симон де Монфор, торжествующий, обласканный, ставший высочайшим повелением папы и короля одним из первых баронов Франции, вернулся в свои новые домены, чтобы убедиться, что он хозяин лишь там, где может появиться во главе вооруженного до зубов отряда. И ни на пядь дальше.
2. Освободительная война
В апреле 1216 граф Тулузский и его сын высадились в Марселе. Согласно решению Латеранского Собора Прованс являлся частью будущего наследства юного Раймона. Однако его отец, бывший с ним безотлучно на пути в положенное для покаяния место «за пределами страны», очевидно, не считал, что сын должен удовлетвориться «остальными территориями, не завоеванными крестоносцами». Решение Собора послужило сигналом к восстанию.
В Марселе графов приняли с энтузиазмом, весть об их прибытии разнеслась по всей стране. Авиньон выслал к ним гонцов, и когда они приблизились к городу, делегация знати и горожан встретила их, преклонив колена, и вручила ключи от города. «Сир граф Сен-Жерменский, – произнес (согласно „Песне...“) старший делегации, – и ваш благословенный сын, примите этот залог чести от нашего клана: Авиньон отдает себя под ваше начало. Здесь все принадлежит вам – ключи от города, городские сады и ворота, жители со всем своим имуществом». Граф благодарил авиньонцев за встречу и обещал «почет и уважение всему христианству и вашему краю, ибо вы отстояли своих героев, Радость и Parage»[110].
Отец и сын въехали в город. «Не было ни старика, ни ребенка, кто в ликовании не выбежал бы на улицу, и самыми удачливыми были те, кто бежал быстрее. Одни кричали «Тулуза!» в честь сына и отца, другие – «О радость! Теперь Господь будет с нами!». В сердечном порыве, со слезами на глазах, все преклоняли колена перед графом и твердили: «Христос, Господь наш славный, дай нам силы вернуть им обоим их достояние!». Толпа была так тесна, что дорогу приходилось прокладывать и пинками, и лозой, и палками». Авиньон не испробовал на себе ни тягот войны, ни тирании французов. Порыв, бросивший город к ногам изгнанных и обобранных сеньоров, был проявлением пылкого патриотизма, который высвободила в южных провинциях война.
Большая часть Прованса проявила тот же энтузиазм и желание освободить захваченные земли. Города и замки присягнули Раймону VI, и он начал собирать в Авиньоне войско. Там же состоялся военный совет: старший граф решил вернуться в Арагон, набрать там людей, атаковать противника с юга и освободить Тулузу, а его сын тем временем должен осадить Бокэр, находящийся под контролем гарнизона Монфора.
Теперь война шла насмерть, без попыток перемирия, без апелляций к папе и легатам, настоящая освободительная война, новая «война священная» во имя Милосердия и Parage, во имя Тулузы и Иисуса Христа. Чтобы до конца сохранить позу покорности и доверия папскому правосудию, лишенный владений граф вернулся в свои земли в ореоле жертвы церковной тирании, а для населения Лангедока – и для католиков, и для еретиков – Церковь была таким же ненавистным врагом, как и Монфор. Униженному, побежденному и осмеянному графу ничего не оставалось, кроме как появиться триумфатором среди криков радости и слез умиления. Он сохранял силы для Тулузы и не рисковал ввязываться в драку. Начать должен
