— Сам ты «би» озабоченный! — Лена чувствовала, как внутри поднимается черная, удушливая волна гнева, готовая смести все светлое, что было в душе девушки. — Ни о чем, кроме секса, думать не можешь!
— Ты чего вызверилась? — отбил пас злобы Марченко. — Сама же сказала, что Тарский в курятнике воспитывался!
— Я имела в виду старинное правило курятника, которое Антоша соблюдает неукоснительно — клюй ближнего, гадь на нижнего!
— Фу, Лена, — смутилась Динь. — Ты чего материшься?
— Во‑первых, я не матерюсь, а сквернословлю, — огрызнулась Осенева. — Разница пусть небольшая, но есть. Во‑вторых, прекрати изображать из себя воспитанницу Смольного, о'кей? Надоело уже с тобой нянчиться, пылинки сдувать! Все равно слезы бесконечные, ты из Сейдозера море сделала своими слезами!
— Лена, ты что?! — В подтверждение слов подруги широко распахнутые глаза Квятковской немедленно налились слезами. — Почему?! Я… я думала, ты самая добрая, самая лучшая, а ты…
Она развернулась и, всхлипывая, бросилась за угол избушки.
Наверное, Дина надеялась, что, как это было всегда, за ней немедленно бросится кто‑то из девушек, дабы утешить и поддержать.
Напрасно.
Там, у порога избушки, лесным пожаром разгорался скандал. Покраснев от ярости, недавние друзья орали друг на друга до хрипоты, до покраснения глаз, до брызжущей слюны. И причиной вселенского ора вовсе не была выходка Тарского или грубость Лены. Ее, причины, по сути, не было. Все орали на всех, вспоминая малейшие обиды или досадные недоразумения. И больше всего походили сейчас на стаю бесноватых павианов, а не на гордых представителей человеческого рода.
Когда накал злобы достиг апогея, на берег Сейдозера внезапно свалилась тишина. Мгновенно так бухнулась душным облаком, накрыв собой все. И всех.
Люди замерли в тех позах, в которых застал их обвал тишины. На их лица вкрадчиво вползло да так там и осталось равнодушие манекенов.
Затем они выпрямились, одновременно повернулись в одну сторону — к Полярной звезде — и, подняв лица вверх, запели. Странными, горловыми какими‑то голосами, причем на совершенно незнакомом им языке.
Незнакомом потому, что этого языка давно уже не существовало. Цивилизация, которая общалась на нем, исчезла с лица Земли много веков назад, оставив после себя лишь обрывочные сведения да название — Гиперборея.
Закончив петь, люди выстроились в круг и сначала медленно, затем все быстрее и быстрее двинулись по часовой стрелке. Вот они уже бегут, молча, сосредоточенно, словно за кем‑то. Или зачем‑то.
Вряд ли догонят. Круг все‑таки.
Споткнувшись, падает одна из девушек, на нее налетают остальные и молча, словно куклы, валятся друг на друга. Они тяжело дышат, волосы взмокли от пота, но лица по‑прежнему безразличные. Встать никто даже не пытается.
К лежащим подходит человек. Он полностью обнажен, тело в свете луны выглядит мертвенно‑бледным, отчего узор, нанесенный на грудь и плечи, кажется черным. Но он не черный.
В руках у человека та самая странная коряга, которую недавно пнула Лена. Он подходит к каждому из лежащих и медленно проводит корягой над его или ее головой, не прекращая монотонно бормотать все на том же чужом языке. Первый, второй, третий…
Видимо, что‑то не складывается, голос человека начинает слегка дрожать, но и только. Видно, что его внутренняя концентрация сейчас на максимуме.
Человек обошел уже всех, осталась только Лена Осенева. Руки, сжимавшие корягу, побелели от напряжения, бормотание стало громче. И вдруг…
Странная черная деревяшка, зависнув над головой девушки, дернулась. Раз, другой, третий.
Человек возбужденно выпрямился и осторожно вложил корягу в руку Осеневой. Девушка медленно, словно сомнамбула… Впрочем, «словно» здесь лишнее, Лена и была ею. Сомнамбулой.
Она поднялась, с минуту постояла, вытянув вперед руку с корягой. Затем повернулась и двинулась вдоль берега озера. Человек пошел следом.
Оказавшиеся бесполезными люди так и остались лежать забытыми куклами.
Лена шла довольно долго, прибрежная полоса вскоре сменилась лесом, затем — зарослями кустарника. Девушка падала, цепляясь за корни и колючие ветки, одежда ее покрылась прорехами, на лице и руках закровоточили царапины. Но она поднималась и продолжала упорно двигаться вперед, словно черная коряга тащила ее куда‑то.
Впрочем, так оно и было, наверное.
Впереди появилась почти отвесная скала, казавшаяся сначала неприступно‑монолитной. Но Лена и не думала сворачивать, продолжая идти с той же скоростью, пока рука с корягой не врезалась в стену скалы. Человек, идущий следом, невольно вздрогнул, ему показалось, что рука девушки отломилась, словно сухая веточка, и упала на землю.
Потому что ее, руки, не было видно до самого локтя. Она исчезла внутри узкой, закрытой мхом расщелины.
Человек радостно взвыл, подбежал к скале и, оттолкнув девушку, сам засунул руку в расщелину. Пошарил там, издал победный вопль и вытащил конечность обратно.
Только теперь эта конечность не была пустой. В ней мягко поблескивал в свете луны клинок необычной формы: узкий, длинный, сделанный из странного беловатого металла.
Человек хихикнул и ткнул клинком Осеневу в плечо. Острие вошло легко, словно… Банальное «словно нож в масло» будущему властелину мира было как‑то не комильфо, поэтому он решил обойтись вообще без сравнений. Легко вошло, и все. И легко вышло.
Оставив мгновенно налившуюся кровью глубокую, но не опасную ранку. А Лена даже не шелохнулась, безучастно глядя в никуда. Человек, наслаждаясь неизведанной ранее полнотой власти над другим, медленно обошел вокруг девушки, легонько, вскользь, тыкая ее клинком. Эх, жаль, убивать нельзя, черед этой мерзкой красотки еще не настал. И изуродовать хорошенечко тоже нельзя, жертва на момент смерти должна быть совершенно здоровой, причем в первозданном, так сказать, виде. Ладно, живи пока.
Он пнул девушку под колени, и Лена ничком упала на траву, едва не налетев виском на небольшой камень. Человек испуганно охнул и, выдохнув, тихо выматерился. Все, хватит развлекаться, едва по глупости ритуал не нарушился! Да и холодно голышом стоять, надо двигаться.
Он и двинулся, причем бегом, оставив Лену лежать там, где она упала.
Такими же послушными чурбачками валялись и оставленные на берегу озера люди. Никто из них даже с места не сдвинулся. Ничего, после завершения жертвоприношения они просто заснут там, где лежат.
Человек повернулся в сторону острова Колдун, салютуя найденным оружием в сторону невидимого отсюда гигантского сейда. А потом медленно направился в сторону избушки.
Утро выдалось солнечным и приветливым.
Таким же получилось и настроение у компании. Просыпались, перешучивались, веселились. Вчерашний напряг ушел бесследно, даже Динь тихонько хихикала.
А то, что они почему‑то спали вповалку на берегу, никого не смутило. И вопросов не вызвало, словно так и надо.
Событий вчерашнего вечера никто не помнил. Совсем.
— Что‑то наш герой разоспался, — Борис с хрустом потянулся. — Пора его будить.
— Зачем? — удивленно приподняла брови Нелли. — Его не тронь, он и вонять не будет.
— Я не имел в виду нежно потрясти Тошеньку за плечико и прошептать на ушко: «Вставай, дружок». Просто хотелось бы позавтракать, а все наши запасы — в избе.
