собирался. Но и выносить ежедневные унизительные процедуры вдруг расхотел.
Росток чувства собственного достоинства оказался самым сильным, он первым пробил кожуру кабачка и вырвался наружу, став единственной опорой разрушенной души.
Что бы ни случилось, какие бы пакости ни подбрасывала судьба, надо в любой ситуации оставаться человеком, не опускаясь до соблазнительно упрощающего жизнь уровня животного. Или растения.
И пусть окружающие видят тебя именно таким, плевать. Главное — твое внутреннее ощущение.
Когда Кирилл впервые попробовал встать, тело с ним не согласилось и осталось лежать на кровати рыхлым комком теста. В результате следующей попытки комок теста свалился на пол. И подняться самостоятельно не смог, потому что вдруг обнаружилось, что в руках и ногах поселились термиты, с хрустом пожирающие кости и мышцы изнутри. Когда их хозяин неподвижно лежал на кровати, мерзкие твари, наверное, спали.
Но попытка принять вертикальное положение закончилась плачевно. Но в то же время — результативно. Потому что дикая боль, выгнавшая на глаза слезы, одновременно окончательно взорвала анабиоз.
— Так, что тут у нас происходит? — словно сквозь вату донесся голос Каплана. — Ну, что ж вы так, молодой человек! Вам нельзя делать резких движений… Минуточку! А с чего вдруг вы решили делать эти движения? Вы… вы меня слышите? — оживился доктор, вместе с шкафоподобным охранником поднимая пациента с пола. — Понимаете?
— Да, — прохрипел Кирилл сквозь судорожно стиснутые зубы.
— Великолепно! — аж подпрыгнул на месте эскулап. — Сейчас сделаем укольчик, во‑о‑от так. Ну, с возвращением вас, Кирилл Константинович!
— Откуда? — возвращаться полностью, так сказать, Кирилл не собирался, поскольку тесное общение с родственниками нынешними и будущими в его ближайшие жизненные планы не входило. Доктор ведь упоминал о возможной умственной неполноценности? Вот и отлично. — Я куда‑то ездил?
— Вы… — Каплан склонился над пациентом, пристально вглядываясь ему в глаза. — Вы что‑либо помните?
— Да, конечно.
Злобные маленькие твари под действием инъекции постепенно начали укладываться в спячку, уволакивая в норы боль. Теперь можно было сосредоточиться на разговоре.
— Что именно вы помните?
— Да все. Вот только не понимаю, где я и как сюда попал.
— Та‑а‑ак, — доктор вцепился в кончик своего внушительного носа и принялся измываться над беднягой, заставляя мучительно краснеть. — Давайте по порядку. Как вас зовут?
— Кирилл. Кирилл Витке.
— Замечательно. Где вы работаете?
— Нигде.
— То есть?
— Я еще учусь. В школе. А где папа? И почему мне так больно? Я что, под машину попал, да?
— Мгм, — сделав нос похожим на воспаленный хобот муравьеда, Вениамин Израилевич оставил беднягу в покое и, присев на край кровати, успокаивающе похлопал Кирилла по руке: — А сколько вам лет, юноша?
— Двенадцать. Что вы все спрашиваете и спрашиваете? Почему сами не отвечаете? И… и почему у меня такой странный голос? Где папа? Я хочу домой!
Главное, не переиграть. Рыдать будем? Нет, не будем. В этом возрасте он считал себя взрослым парнем, жестким и суровым. А орать — орать можно сколько угодно.
— Все‑все, успокойся, — перешел на «ты» Каплан, — скоро придет твой брат, он все и объяснит. А пока я попрошу тебя лежать тихо и не пробовать вставать. Тебе пока нельзя.
— Но что случилось?
— Ты заболел, очень серьезно заболел. И для того, чтобы выздороветь, должен меня слушаться. Я — твой лечащий врач, меня зовут Вениамин Израилевич.
— Очень приятно, — буркнул Кирилл и отвернулся. — Я в туалет хочу.
— Сейчас придет санитарка и даст тебе утку.
— На фиг мне утка? Я есть не хочу, я писать хочу!
— Кирилл, — доктор наклонился и вытащил из‑под кровати раздавленный асфальтовым катком чайник без крышки, — уткой в больницах называют вот эту штуку, она лежачим больным вместо туалета.
— Чего‑о‑о? Не буду я в эту штуку, да еще в присутствии посторонней тетки! Помогите мне дойти до туалета!
— Тебе снова будет больно, к тому же ты еще слишком слаб, чтобы справиться самостоятельно.
— Отведите. Иначе обдую кровать.
Первый раунд Кирилл выиграл по очкам. Все тот же шкаф на коротких кривых ножках вкатил в палату инвалидное кресло, пересадил туда упрямого пациента и довез до санузла. Дальше Кирилл управлялся сам. И пусть заняло это гораздо больше времени, чем раньше, пусть потревоженные термиты снова грызли его (правда, меньше, чем в первый раз, лекарство еще действовало), но он сделал свой первый шаг к возвращению.
И с каждым днем таких шагов становилось все больше. Каплан разработал новую методику лечения, включающую в себя и физическую реабилитацию, и Кирилл упорно, используя практически все свободное время, тренировался.
Через неделю он мог уже обходиться без инвалидного кресла и передвигаться по палате самостоятельно. Стараясь не показывать, каких усилий ему это стоит. Ведь вряд ли двенадцатилетний мальчик способен выдерживать постоянную боль, пусть и не такую мучительную, как раньше, но изматывающую до донышка.
А потом доктор, подгоняемый Аристархом, придумал‑таки лекарство, нейтрализующее действие отравы, и развивающийся в костях и мышцах процесс удалось остановить. Но, видимо, не до конца, потому что боль осталась. И стоило хоть раз пропустить прием лекарства, как она с радостным повизгиванием вылетала из норы и оттягивалась вовсю.
Но если прием не прерывать, существование было вполне сносным.
Именно существование, назвать происходящее жизнью Кирилл не мог. Пока не мог. Хорошо хоть, его оставили в покое «родственники».
После неожиданного «возвращения» брата Аристарх примчался в клинику на следующее утро, надеясь, что доктор ошибся, и с младшим на самом деле все не так плохо.
Но Кирилл старательно, словно наглый невоспитанный свин в детской песочнице, растоптал куличики надежды. Он никакой не бизнесмен, стажировавшийся в Лондоне, а ученик гимназии, вот!
И с удовольствием наблюдал из чердачного окошка сознания, как Аристарх, покрываясь нервной экземой, пытается объяснить брату реальность: он, Кирилл, уже давно вырос, выучился, руководит бизнесом — «Монблан», наша фирма, ну неужели ты и на самом деле ничего не помнишь? — но с ним случилась беда. Этим летом Кирилл поехал в отпуск на Гоа и подхватил там какую‑то неизвестную заразу, свалившую его на больничную койку и лишившую памяти.
Кирилл немного поистерил, узнав о смерти отца, но в целом мужественно принял ситуацию такой, какая она есть. Вот только окончательно замкнулся, не желая общаться.
Аристарху оставалось только надеяться, что память к брату рано или поздно, но все же вернется. Хотелось бы, конечно, чтобы вернулась только бизнес‑память, а все остальное осталось там, где оно сейчас.
Хорошо хоть, почерк и подпись у Кирилла остались прежними, и возможность пользоваться общим счетом у Аристарха сохранилась.
В общем, своей основной цели старший из братьев Витке добился — в связи с внезапной болезнью президента фирмы он занял его место. Вот только с акциями брата и еще какими‑то важными бумагами Арику обломилось. Насколько Кирилл понял, преданная Иветта Николаевна, заподозрив неладное в слишком уж неожиданной болезни и исчезновении босса, куда‑то скрылась вместе со всеми
