Когда это он раздобыл белье? И топчан сколотил… А может, это Примак? Ох, уж этот Примак: «Ты как хочешь, а покорми его пока без карточки…», «Тимоша ведь адресок взял, обещался приехать…» Горшков сунул руку под подушку и нащупал кисет с деньгами. И вдруг тоска, давившая его все эти дни, ослабла, будто распался железный обруч, сжимавший сердце,
Сережа убрал продукты и стряхнул крошки.
— Теперь заживем мы с тобой богато, Константин Михайлович, богато!
— Богато… — Горшков сел на топчане и вдруг схватил Сережу за руку, притянул к себе. — Богато… — повторил он, ероша светлые волосы парня,
А тот, удивленный непривычной, неожиданной лаской, сидел, боясь пошевелиться. Потом тихо сказал:
— А ведь я без прав езжу, Константин Михайлович. Примак говорит, война все спишет. А мне уже скоро восемнадцать. Я хочу получить права, как у всех…
— Я тоже… — Горшков поймал удивленный взгляд
геоежи и засмеялся. — Ладно. Подучимся вместе, сдадим на «отлично». Только, знаешь, не надо величать меня по имени-отчеству. Зови как-нибудь проще… А теперь давай спать.
Сережка послушно погасил свет. Горшков с наслаждением растянулся под одеялом, заложив руки за голову. Хорошо засыпать, когда рядом ровное дыхание друга и домашнее тиканье невидимых ходиков,
13
К концу следующего дня первый прицеп был готов. Сварщик Логинов ровными, аккуратными швами намертво приварил продольные балки к тележкам орудийных передков, а пока Горшков и слесари ковали накладки, бортовые крючья, нарезали резьбу на стремянках, плотники подготовили деревянную платформу и борта. Когда вечером в гараж приехал шофер Обрезков, новенький кузов уже стоял на раме, крепко прихваченный стремянками.
Логинов в темных очках, пренебрегая защитным приспособлением, с особым шиком приваривал дышло к переднему траверсу. Не прерывая работы, он насмешливо посоветовал Обрезкову:
— А ну, Сашка, хватай кисть и ведерко, крась кузов. Не то механик кому другому прицеп отдаст.
— Ну-ну, поговори, — огрызнулся шофер. Но тут же скинул кожанку, закатал рукава гимнастерки и, отобрав У Сережи ведерко с краской, принялся за работу.
Когда Горшков вышел во двор, Обрезков вытащил из кузова своей машины небольшой мешок и подал ему,
— Бери. Картошка.
— Что вы, зачем?.. — смутился Горшков.
— Бери, товарищ механик. Это я по дороге нарыл, специально для тебя привез.
Позднее явился Примак. Молча дважды обошел вокруг прицепа, потом взял Горшкова под руку и повел за Ворота гаража мимо столовой к деревянному двухэтажному дому, где помещалась канцелярия комбината.
— Может быть, дать тебе денег до получки? Какой разговор! — И, как всегда, не дожидаясь ответа, продолжал: — Почему ты до сих пор не оформляешься? Некрасиво,
Они медленно шли через пустырь. Вечерело. Солнце, уже по-осеннему неяркое, склонялось к лесу; он начинался сразу, без опушки. Корабельные сосны, снизу щербатые, коричневые, а выше светлые, с гладкой корой, тянулись к мутному от заводского дыма небу. На сотни километров к северу, до самого океана, стоит глухой лес…
— Что у тебя на уме? — Примак остановился. — Ведь я уже дал команду оформить тебя, и баста. Пошли.
Он опять подхватил Горшкова под локоть и, вдруг изменив направление, потащил его через проходную будку во двор комбината.
Двухэтажные кирпичные корпуса замыкали с трех сторон большой двор; из открытых окон доносились ритмичные удары прессов, шварканье приводных ремкей. Около огромного штабеля ящиков рабочие нагружали автомашину. Грузчик, стоя во весь рост на кабине, разматывал веревку, ветер раздувал полы его брезентовой куртки. В центре двора сидели землекопы, свесив ноги в неглубокую траншею. Увидев Примака, они бросили цигарки, поплевали на ладони и взялись за лопаты: комья земли полетели на отвал.
— Это затея Николаева, секретаря райкома. Вилки, ножи, миски! Как тебе нравится? Идет война, а он думает об алюминиевой посуде! Он так и сказал: «В столовой завода, который делает танки, нет вилок. Рабочие едят дрянной измятой ложкой первое и второе. А ложку получают и сдают при входе». Я у него спрашиваю, при чем здесь Примак? А он говорит: «У вас есть оборудование, оно ржавеет. Нужно срочно наладить производство». Срочно! Что ты на это скажешь, Горшков? Ведь у меня есть свое начальство, я военный человек! А он мне: «Вы прежде всего коммунист, — и вынимает из стола бумажку. — А с кем надо, я уже договорился». Он договорился, а цех строить должен я!
Примак сжал локоть Горшкова и кивнул на рабочих.
— Ты думаешь, он мне дал людей, доски, стекло? Он дал мне папироску и посадил рядом с собой на диван: «Я вас знаю, Борис Григорьевич, вы все из-под земли достанете». Хорошенькое дело! Но я молчу: во-первых, построю такой цех, где, кроме ложек, останется место для дополнительного производства гранат; а во-вторых, я же не могу сказать Николаеву, что есть, например, такой Горшков, который хочет ехать на фронт, а не восстанавливать грузовики и возить на них песок, известь, камень, боеприпасы.
Примак посмотрел на смущенного Горшкова и, прежде чем тот успел что-либо сказать, потащил его обратно через проходную будку в канцелярию. Уже идя по коридору к двери, из-за которой слышался дробный стук пишущей машинки, он склонил голову набок и подмигнул. — Обмундирование! Полный комплект! Получишь сию минуту. И фуражку с лакированным козырьком. — Лейтенант прищурил один глаз и выпятил нижнюю губу. — Ты думаешь, Примак не понимает, что такое настоящий работник? Ты думаешь, я не знаю, что Сашка Обрезков халтурит и гоняет машину как черт? Но я также знаю: он умеет сутки сидеть за рулем…
Прочные кирзовые сапоги весело поскрипывали на асфальтовой панели. Над голенищами топорщились брюки-галифе, а в кармане гимнастерки, перехваченной широким ремнем, поместились разовые талоны в столовую и служебное удостоверение. Осенние сумерки быстро опускались на окраину, и все ярче становилась полная луна, освещая раздвинувшую лес полосу великого Сибирского тракта. В лунном свете серебрилась и оцинкованная крыша гаража. «Мой гараж. Я здесь работаю и живу, и тут у меня есть друзья!» Горшков тихо засмеялся и прошел в калитку. Спать почему-то не хотелось. Он сел в кабину старого грузовика и оглядел залитый лунным светом двор. Здесь уже знакомы все закутки, каждая бочка из-под горючего; около шланга, что висит на кирпичной стене, надо построить деревянную эстакаду для осмотра и мойки машин… Где-то тревожно вскрикнул паровоз. Горшков вздрогнул, опустил голову на руль и долго сидел так, прислушиваясь к шуму проходящих по улице машин; он по звуку моторов еще издали определил, что это тяжелые грузовики, они шли в дальние рейсы по Сибирскому тракту через глухие уральские леса в сторону фронта, к Ленинграду…
14
На свалке царили тишина и запустение. Сорная трава проросла сквозь ржавые остовы машин, от мертвого неподвижного металла несло холодом. Горшков постоял, поежился на утреннем ветру, потом свернул с железнодорожного пути и начал пробираться в глубь свалки. Сразу стало сумрачно, как в лэсу: над головой нависали сплетения таврового железа, резиновых шлангов, тяг и тросов; земля была покрыта обломками рессор, снарядными гильзами, простреленными касками и противогазами. Горшков высматривал наименее поврежденные моторы. Это была тяжелая работа — иногда приходилось карабкаться на высоту в
