— На стол. Немедленно.
Лёва вышел в коридор. Покурил. Потоптался возле стенда «Как ухаживать за новорожденным», прочитал «Диету кормящей матери» — два раза прочитал: сверху вниз и снизу вверх. Посидел на скамейке, еще покурил. Потом вернулся в приемный покой, спросил у дежурной:
— Ну, как там?
— Не знаю. Операция только началась.
— А что, извиняюсь, с ним?
— Аппендицит. Вы что, родственник?
— Приблизительно.
— То есть как?
— Так. Он — человек, я — человек.
— А-а-а… — строгая сестра улыбнулась. Машинально поправила кудряшки под белым колпаком. Лёва всегда нравился женщинам: рост — сто восемьдесят девять, голос — вежливый баритон, глаза — цыганские, ласковые. — Зайдите часа через два, — приветливо сказала она.
Тут Лёва вспомнил про шатуны и карбюраторы. Ехать на склад надо было в другой конец поселка, к железной дороге.
На склад Лёва, конечно, опоздал. Кладовщик ушел перед самым носом. Вот досада! Болтайся теперь здесь до утра. От нечего делать поплелся в парикмахерскую на вокзале, сел в кресло: «Капитальный ремонт, пожалуйста». Принял все процедуры: стрижка-брижка, мытье головы, массаж лица, одеколон «Шипр». Только от укладки волос феном отказался. Это для пижонов — фен.
Потом остановил машину возле ларька. Взял полкило яблок, лимон, пакетик масла, двести граммов колбасы и шоколадку «Сказки Пушкина».
К ларьку подошел милиционер. Купил пачку папирос, закурил. Посмотрел на торчащий над бортом машины руль мотоцикла.
— «Язу» купили, товарищ водитель? Хороший аппарат.
— Да нет, не купил… Послушайте, сержант, можно, я выпью кружку пива? Я, понимаешь, на склад опоздал, машину сейчас до утра поставлю. Можно?
— Ну, если поставишь, пей. Только учти, я тебя не видел.
Милиционер отошел на перекрёсток и остановился там, открыто наблюдая за Левой.
Лёва выпил пиво и тоже пошел на перекресток,
— Ну, чего тебе? Еще кружку хочешь? Больше нельзя.
— Да нет. Я, понимаешь, в степи больного подобрал, отвез в вашу больницу. А с его мотоциклом чего делать? Будь человеком, возьми, а?
— Как фамилия больного?
— Не знаю.
— А откуда он?
— Не знаю.
— Ладно, мы узнаем. Давай.
Они вдвоем сгрузили мотоцикл. Милиционер записал номер грузовика и Лёвину фамилию.
— До свиданья, товарищ Королевич. — Привет, товарищ сержант.
Строгая сестра больше не была строгой. Она пила чай с плюшками и сразу же улыбнулась Леве.
— Все благополучно. Он уже в палате.
— Ну, молодец!
— Не он — вы молодец, — нежно сказала сестра. — Хирург говорит: на полчаса бы позже — и все. Перитонит. Понимаете?
— Не понимаю, — сказал Лёва. — Я в жизни имел дело с медициной всего два раза. Первый — давно, в Одессе, ставил золотую коронку на зуб, который мне поломал Жора Босяк, чтоб его холера взяла. А второй — вот сегодня, если это считается. Прошу.
И он принялся выкладывать на стол свои покупки.
— Что это, передача? Больному сейчас ничего нельзя.
— Шоколад—для вас. Осчастливьте Лёву Королевича.
— Спасибо… Колбасу категорически нельзя. А остальное завтра принесите ему сами.
— Завтра утром я уезжаю.
— А я-то думала, вы здешний.
— Не совсем. Из «Авангарде». Двести километров. Пустяк.
— Ничего себе, пустяк. Ночевать есть где?
— В машине передремлю. Не привыкать. Сестра посмотрела в окно.
— Знаете что, я все равно здесь дежурю до десяти утра. Вон смотрите: видите тот двухэтажный дом. Там квартира три. Сейчас я напишу записку маме.
— Что вы, зачем? Я уж в машине…
— Вручите записку моей маме.
— Да что я вам, родственник, что ли?
— Приблизительно, — сказала сестра. И оба они засмеялись.
Наутро, ровно в восемь Лёва был на складе. А два часа спустя его машина с грузом, укрытым брезентом, готовая к обратной дороге, остановилась возле больницы. Пропуск уже был выписан, только в гардеробе произошла заминка: никак не могли подобрать халат для Левы, то полы до пупа, то руки из рукавов торчат до локтей, а в плечах и вовсе ни один не сходится. В конце концов нянечка принесла простыню. Лёва завернулся в нее, как испанец в плащ, и так, всей пятерней придерживая простыню у горла, он и вошел в палату.
Одна койка была свободна, на второй, у окна, лежал больной. Глаза большие, карие, волосы ежиком, уши торчком, а лицо еще бледное, но все-таки уже не серое.
— Здравствуй, аппендикус, — сказал Лёва.
— Здравствуйте. Спасибо вам…
— Ну-ну, давай без соплей. Я этого не люблю. Как дела?
— Есть охота.
— Вот это мужской разговор. Держи: яблоки, лимон. Витамин цэ, понимаешь? Масло будешь добавлять в кашу, а колбасу эскулапы не пропустили, я ее сам за твое здоровье съел. Тебя как зовут?
— Кириллом.
— Ну вот что, Кирюха, мотоцикл твой я, между прочим, сдал в раймилицию. Выйдешь — получишь, как в аптеке. — Лёва встал с табурета. — Ты давай поправляйся, а мне ехать надо. Мне еще до моего «Авангарда» двести километров гнать.
— До «Авангарда»? — Кирюха огорченно вздохнул: — Наш «Молодёжный» в стороне. Жаль. Надо бы красок купить, художница просила.
— Что?..
Красок, говорю. В тюбиках, знаете?
— У вас в «Молодёжном» есть художница? Откуда она взялась?
— Да вроде бы со студентами приехала. А потом оказалось — сама по себе.
— Какие у нее волосы?..
— Волосы? Волосы, кажется, рыжие… У вас халат упал.
Лёва поднял простыню и опять сел на табурет.
— А ну, рассказывай.
— Что рассказывать?
— Все рассказывай. Что рисует, как рисует?
— Хорошо рисует. — Кирилл заулыбался. — Речку, доярок, Макара Осипыча, передового комбайнера изобразила. А стенную газету разрисовала — ну, надорвешься… — Он опасливо провел рукой поверх одеяла по своему животу, поморщился. — Только отвлекают ее сильно. Сначала полеводы пристали: оформляй доски показателей для бригад. Сделала. Потом шоферы уговорили писать номера на бортах — это уж ни в какие ворота не лезет! Все равно не отказала. А сейчас агитплакаты рисует, все краски извела… Куда же вы? Посидите еще. Вон опять дождик пошел.
