И опять сиреневый сумрак превращался в светлую дымку белой ночи, и все реже доносилось с улицы шипение троллейбусов, а Иван Аздеевич вместе с Уленшпигелем носился под сверкающим небом Фландрии, по светлым волнам Северного моря, от устья голубой Шельды до угрюмых скал, нависших над водами Рейна. Вместе с Уленшпигелем издевался над попами и вельможами, выставляя их на посмешище народу, сеял смуту и недовольство против поработителей родной земли.
Пепел Клааса стучал в сердце Уленшпигеля, и в душе Ивана Авдеевича рождалось что-то новое, светлое, удивительное. Он забыл, что ему пятьдесят лет, он чувствовал себя ловким, сильным, остроумным, способным плакать и смеяться, любить и ненавидеть…
Внезапно навалившийся сон оторвал его от книги, но ненадолго. В девять часов утра он уже опять сидел в кресле у окна и проглатывал последние страницы.
Он машинально выпил принесенный Марией Семеновной стакан чаю и не слышал, как она в коридоре кому-то сказала:
— Наш-то, от книг оторваться не может…
Потом звонили от Семена Лукича — звали на воскресную пульку, но Иван Авдеевич только махнул рукой. На этот раз он слышал, как Мария Семеновна сказала в трубку:
— Он занят, книжки читает. — И в голосе соседки звучали какие-то не привычные ему нотки уважения.
Но Иван Авдеевич не стал задумываться, потому что в это время бургомистр и попы зарывали в землю уснувшего, но не умершего Уленшпигеля.
«И пастор произносил над могилой заупокойную молитву, все кругом преклонили колени. Вдруг под песком все закопошилось, и Уленшпигель, чихая и отряхивая пегсок с волос, схватил пастора за горло».
Иван Авдеевич с сожалением дочитал последние строки и, не закрывая книги, долго держал ее в руке.
Почему он, собственно, купил эту книгу? Здесь простой переплет, она стоит всего шестьдесят копеек. Он наморщил лоб и вдруг вспомнил толстяка в зеленой велюровой шляпе с полным ртом золотых зубов и румяным, холеным лицом. В течение многих месяцев Иван Авдеевич встречал этого человека в книжном магазине; он не знал его имени, но они всегда раскланивались и иногда обменивались двумя-тремя фразами.
В тот день этот человек сказал ему: «Дают Уленшпигеля, становитесь скорее в кассу, коллега. Я уже делаю второй заход».
Тогда — это было около года назад — Иван Авдеевич не вдумался в смысл этой фразы, но теперь слова «второй заход» поразили его.
Он встал и поставил книгу на полку, но не на прежнее место, а рядом с Чеховым, потом надел пальто и вышел на улицу.
Город пахнул весной и бензином. Изан Авдеевич снял шляпу, и теплый ветерок заиграл его седым реденьким хохолком. Мимо шел переполненный трамвай, на подножке, продев одну руку под поручень, а в другой держа книгу, ехал юноша в кожаной тужурке. Продавщица эскимо сидела около своего холодильника на перевернутом ящике, опустив глаза: на ее коленях лежала раскрытая книга. Пожилая женщина, стоящая у края панели в ожидании автобуса, читала роман-газету.
Вот и знакомый подъезд. В вестибюле крупными золотыми буквами надпись:
«Всем хорошим во мне я обязан книгам.
А. М. Горький».
Иван Авдеевич сотни раз поднимался по этой лестнице, сотни раз видел эту надпись. Почему же сейчас он стоит, мешая снующим людям, и, беззвучно шевеля губами, перечитывает эти слова?
У прилавков толпился народ. Девушка в сером жакете умоляюще просила продавца.
— Ну, посмотрите, пожалуйста, может быть, у вас где-нибудь под прилавком случайно остался один экземпляр. Я должна сдавать курсовую работу — мне эта книга нужна, как воздух!
— Я вас понимаю, девушка, — сочувственно пробасил капитан первого ранга. — Я сам второй месяц гоняюсь за «Миргородскими повестями». В чужих морях раскроешь Гоголя, и кажется, что ты опять на своей ридной Украине.
Долговязый парень в кепке уныло бродил по магазину и, держа в руке листок бумажки, негромко повторял:
— Меняю Фильдинга на Блока. Кто желает, товарищи?
Неожиданно Иван Авдеевич увидел своего знакомого незнакомца. Толстяк переложил томик Гоголя из правой руки в левую, радушно приподнял зеленую велюровую шляпу и улыбнулся, показав золотые зубы:
— Здравствуйте, коллега. Что это вас так давно не было видно? Уж не болели ли?
Иван Авдеевич тоже приподнял шляпу и что-то пробормотал в ответ.
Толстяк кивнул на томик в своей руке:
— Вы сегодня опоздали, коллега, с утра выбросили Гоголя. Прекрасное издание!
Худенький подросток в спортивной курточке проскочил мимо них и прерывающимся от быстрого бега голосом спросил у продавца:
— Сколько платить за «Мертвые души»?
Продавец развел руками: — Уже все продано.
— Что?.. — подросток покраснел и часто заморгал глазами. Казалось, вот-вот у него брызнут слезы. — Мне же надо… Мы же проходим… Как же я буду…
Иван Авдеевич посмотрел на расстроенное лицо мальчика и сказал толстяку:
— Отдайте ему. Ведь у вас, конечно, дома есть другое издание,
Тот кивнул и прищурился, словно хотел сказать: «Мы понимаем друг друга, коллега». Потом поманил подростка.
— Молодой человек, вот они — «Мертвые души». — Огляделся и тихо добавил — Три рубля.
У мальчика растерянно дрогнули ресницы. Иван Авдеевич возмутился:
— Книга стоит едва ли четверть этой суммы. Как вам не стыдно, право!
— Стыдно? Мне? — Глаза толстяка сразу стали колючими. — А позвольте узнать, вы сами скупаете здесь книги для того, чтобы заниматься благотворительностью? Кого бы из себя строите? Вас потрясти, так у вас дома побольше, чем у меня, «Мертвых душ» обнаружится! — Он еще раз огляделся и, спрятав книгу под пальто, быстро замешался в толпе покупателей.
Подросток бросился было за толстяком, но Изан Авдеевич поймал мальчика за куртку:
— Пойдемте со мной, молодой человек, вы получите книгу.
Он крепко взял его за руку и позел прочь из магазина.
У входа в парадную подросток робко улыбнулся:
— До чего же смешно, когда Чичиков приходит к Коробочке! Здорово! Правда?
Изан Авдеевич опустил глаза и покраснел.
— Да… Это хорошая книга.
Они молча поднялись по лестнице, и Иван Авдеевич, отперев дверь, пропустил своего спутника вперед.
Занавеси на окнах были раздвинуты. В комнате не оставалось уголка, куда бы ни проникал солнечный свет.
Подросток остановился как вкопанный. Прижав одну руку к груди, а другую откинув в сторону, он смотрел то на стены, то на Ивана Авдеевича, и казалось, дыхание прекратилось в его груди.
Сколько раз в этой комнате Иван Авдеевич видел на лицах пришедших к нему людей ошеломление и восторг. Ему всегда это было приятно, и он гордо говорил: «Я собираю их почти сорок лет». А про себя думал: «Смотрите, вот я какой». Он знал, что на заводе о нем говорят: «Ну-у, Иван Авдеевич замечательный человек, у него столько книг!» Один раз комсомольцы даже пригласили его на занятия литературного кружка, и паренек, который читал там свои стихи, все время краснел и с уважением косился на него. Его выбрали в культсектор завода, и Иван Авдеевич считал, что ему воздают должное, хотя, ссылаясь на занятость, и не был ни на одном заседании. Всегда, когда разговор заходил о его книгах, Иван Авдеевич
