помогая ведению спасательных работ, ребята из футбольной команды. И тут мне вспомнилось напряженно- мрачное, жалкое лицо Такаси, готового потерять сознание при виде капельки крови на пораненном пальце, хоть он и хвастал, что не боится никакого насилия, физического страдания и даже смерти.
А что если бы, лежа на временном мосту, Такаси увидел в полуметре под ним раздавленное тело ребенка и кровавое месиво вместе с кусками бетона и мяса ударило бы ему в лицо — его, наверное бы, стошнило и он бежал бы без оглядки из этого грубого мира действительности.
За моей спиной послышался возбужденный смех и новый победный клич, как на празднике. Подгоняемый ими, я быстро шел, тяжело дыша от возбуждения, но совсем другого, чем это. «Человека несет!»
На самом деле несет Такаси — именно его сносит сейчас самый опасный поток. Но благодаря этому событию Такаси и его футбольная команда, видимо, обретут в деревне определенный вес. Такаси, добившись веры в себя, почувствует, конечно, что его корни прочно вросли в деревенскую почву. Реальность того, что пускает в нем ростки, сразу же обретет определенность в глазах жены, и это сыграет непосредственную роль в том, чтобы жена вновь ощутила, что ничто новое мне уже недоступно. Я впервые наполнил конкретным содержанием слово «ревность», сказанное ей братом. Перед тем как уйти, я успел заметить в самой гуще толпы «ситроен». Если бы я, растолкав возбужденных людей, подошел к нему, то смог бы присоединиться к жене и ее друзьям. Но я, не обращая внимания на «ситроен», снова повернулся спиной к толпе. Внезапно вспыхнувшее фейерверком слово «ревность», получившее заряд нового значения, сказало мне, что я не хочу присутствовать вместе с женой на триумфе брата…
Не спеша, будто тренируясь в технике медленной езды, меня обгоняет неестественно долговязый человек на древнем велосипеде, потом, без всякого усилия опустив ногу на землю, оборачивается ко мне.
— Мицусабуро-сан, а ваш Такаси здоров командовать! — произносит он безразличным тоном. Так принято разговаривать здесь, в деревне, у людей с положением. Очень осторожные, они надевают маску ледяного спокойствия, чтобы хитростью выведать позицию собеседника. Когда я уезжал из деревни, он был помощником старосты в сельской управе. Разжиревший, с серым лицом, стараясь угадать, почему я ухожу, он продолжал сидеть на велосипеде, принадлежащем сельской управе.
— Если бы это сорвалось, над Такаси учинили бы самосуд, — сказал я, все еще испытывая отвращение к холодному, спокойному голосу помощника старосты. Он, конечно, понял, что я не новичок в уловках, на которые пускаются местные жители в разговоре. Он что-то промычал, и, хотя нельзя сказать с уверенностью, что это было «да», в голосе его звучало с трудом скрываемое презрение.
— Если бы Такаси постоянно жил в деревне, он не стал бы так легкомысленно вести себя, кружась у самого края опасной ловушки. Просто он по-настоящему не знает здешних людей.
— Нет, нет! — сказал он с неопределенной улыбкой, в которой проглядывали осторожность и недоверчивость. — Чтобы все жители деревни, все до одного, были такие злодеи — нет, конечно!
— Почему мост до сих пор не починен? — спросил я, поравнявшись с ним.
— Мост, да, — произнес он и надолго замолчал. Потом сказал с видом, будто подсмеивается над собой, что было обычной манерой разговора деревенских жителей себе на уме: — В следующую весну нас сольют с соседним городом, зачем же деревне чинить мост!
— Сольют, а что будет с сельской управой?
— Ну что ж, помощник старосты станет ненужным! — Он впервые сразу же отреагировал на мои слова. — Да и сейчас сельская управа почти ничего не делает. Ассоциация владельцев леса давно уже объединяет пять городов и деревень. Зато Ассоциация сельских коопераций развалилась, и потому в сельской управе тишина и покой! У старосты пропала всякая охота работать, и он целыми днями сидит дома и с утра смотрит телевизор, вот так-то!
— Телевизор?
— Универмаг установил на горе в лесу общую антенну и торгует телевизорами. За пользование антенной надо платить тридцать тысяч! И все равно десять домов купили телевизоры, вот так-то! — сказал помощник старосты.
Хотя деревня, во всяком случае большинство ее жителей, явно находилась в экономически тяжелом положении, по крайней мере десять зажиточных семей не были разорены универмагом и наслаждались жизнью. Но если верить пессимистической точке зрения настоятеля, то, возможно, и эти десять семей право пользоваться антенной и телевизоры купили в кредит.
— Объявлено, что антенна универмага не ловит передач NHK[18] и поэтому никто не платит за пользование телевизорами.
— Смотрят передачи коммерческого вещания из районного города?
— Нет, лучше всех показывает именно NHK! — пояснил помощник старосты со смаком.
— А танцы во славу Будды сейчас устраивают?
— Нет, вот уже пять лет как не было. Взять хоть ваш дом, Мицусабуро-сан, — в нем остались только те, кто за ним присматривает, да и плетельщик циновок тайком ушел из деревни! Если сейчас в деревне и строят новые дома, то больше европейские, циновки не нужны, вот ему и пришлось бежать! Да, — заключил помощник старосты, опасаясь новой темы.
— Интересно, почему танцы во славу Будды исполнялись в нашем дворе? Была, наверное, какая-то договоренность? Ведь можно было бы выбрать, например, двор старосты или двор помещика Ямахаяси. Может быть, потому, что наш дом расположен на середине дороги между лесом и долиной?
— Наверное, потому, Мицусабуро-сан, что ваш дом — дом Нэдокоро! То есть место, где находятся корни души жителей деревни![19] — сказал помощник старосты. — Ваш отец как-то рассказывал в школе на лекции, что на Окинаве, где он работал перед отъездом в Маньчжурию, есть рюкюское слово «нэндокору», имеющее то же значение, что и «нэдокоро». Потом еще он пожертвовал деревне двадцать бочек сахара-сырца!
— Моя мать высмеивала и ни во что не ставила теорию отца о «нэндокору» и говорила, что пожертвование сахара-сырца сделало его посмешищем всей деревни. Смешнее всего было, по-видимому, то, что пожертвование исходило от человека, хозяйство которого катилось под уклон, верно?
— Нет, нет, ничего подобного! — И помощник старосты, сам того не замечая, проглотил ядовитую наживку, приготовленную им же самим. Теория «нэдокоро-нэндокору» имела хождение лишь как ехидная шутка. Она всплывала каждый раз, когда жители деревни, собравшись поболтать, перебирали бесчисленные неудачи, всю жизнь преследовавшие моего отца, любившего похваляться. Над отцом долго потешались за то, что с помощью двадцати бочек сахара-сырца он надеялся завладеть душами жителей деревни. Если бы я, клюнув на приманку помощника старосты, поддержал теорию «нэдокоро-нэндокору», он бы со своими приятелями сварганил новую шутку, вроде того, что сын Нэдокоро унаследовал кровь отца.
— Вы, Мицусабуро-сан, говорят, продали амбар и землю. Выгодная, наверное, сделка, а?
— Сделка еще не оформлена. Существует семья Дзин, и не исключено, что землю мы вообще не будем продавать.
— Бросьте темнить, Мицусабуро-сан! Условия-то, наверное, выгодные! — упорствовал помощник старосты. — Такаси-сан и владелец универмага уже зарегистрировали в управе купчую и на землю, и на дом. Я все, все знаю!
Спокойно улыбаясь, я медленно шел, изо всех сил стараясь контролировать себя. Внезапно под подошвами мощеная дорога превратилась в сплошные рытвины, точно противясь тому, чтоб по ней шли. Глаза стариков и женщин, смотревшие на нас из темноты сквозь мутные стекла в дверях, забрызганные застарелой грязью, как глаза чужих мне людей, выделяют лишь мое существование. Шагавший рядом со мной помощник старосты — представитель этих чужих мне людей. Окружающий лес темен и молчалив, по небу видно, что вот-вот начнется снегопад. Все вокруг представляется мне пейзажем, родным для чужих людей, не связанных со мной ни кровинкой. Я пытаюсь спокойно сохранять невозмутимую улыбку, такую же, как абсолютно спокойный, невозмутимый взгляд нашего ребенка, полностью лишенного способности воспринимать окружающий мир. Отторгнув себя от всех, я не интересуюсь никем в деревне, и никто из них не в силах вывести меня из равновесия. В глазах этих чужих мне людей я не существую на мощеной дороге, по которой мы сейчас идем…
— Ну что ж, да, — сказал помощник старосты, снова оседлав велосипед. Обнаружив в моей позиции
